Деклан обхватил ее ногами так, чтобы Пиппе было на что облокотиться, и обнял одной рукой, а другой оперся о стенку дымохода.
От усталости и пережитого ужаса у Пиппы горело в груди, боль разрывала легкие так, что девочка едва могла дышать. В полной темноте дымохода она ничего не видела. Оставалось полагаться лишь на осязание.
И на слух.
Возбужденные голоса снаружи сменились гневными: убийцы обнаружили в холле мертвое тело своего товарища. Пиппа слышала сердитые реплики вполголоса: слов разобрать не могла, но понимала, что сейчас в поисках врага бандиты обыскивают кабинет и библиотеку.
Вот они приблизились к камину. От страха у Пиппы подкосились ноги.
Словно ощутив ее слабость, Деклан привлек Пиппу к себе, положил ее голову себе на грудь. Он тоже дрожал всем телом: от страха или от напряжения, требовавшегося, чтобы удерживать на ногах ее и себя – этого Пиппа не знала.
Сердце его стучало отчаянным стаккато, изгоняя прочь все иные звуки. Вместе с Декланом Пиппа затаила дыхание.
И не слышала, не чувствовала больше ничего, кроме биения его сердца, в унисон со своим.
Быть может, она потеряла все; но Деклан остался с ней. Ее любимый. Спаситель. Она всегда знала, что он силен и благороден, словно сказочный герой!
А теперь узнают и все остальные.
Потому что он ее спасет.
Пиппа не знала, сколько прошло времени – минуты или часы. Но, когда убийцы двинулись дальше, и в библиотеке воцарилось тревожное молчание, Деклан приблизил губы к ее уху.
– Фердинанд… – хриплым от горя голосом прошептал он. – Ты их видела? Видела, что они…
Пиппа кивнула. Перед глазами у нее стояло мальчишеское тело, изломанное, истоптанное конскими копытами.
– А Франческа? Она… выжила?
Отчаяние сжало ей горло. Несколько раз Пиппа пыталась ответить, но лишь глотала сдавленные рыдания.
Однако ответа не требовалось. Дрожь и прерывистое дыхание Деклана подсказали ей: он все понял.
– А где… где мой папа?
Пиппа сама понимала, что глупо надеяться. Папа никогда бы их не бросил. Даже ради спасения собственной жизни.
Деклан долго не отвечал, а когда заговорил, в голосе его дрожали непролитые слезы:
– Твой отец… он… его закололи первым. Очень быстро. Я… прости. Он приказал мне найти тебя.
Острое горе поразило ее, словно нож под ребра – вторая рана рядом с первой, совсем свежей, от гибели матери.
– Значит, я теперь сирота? – тихо спросила Пиппа, и по щекам ее – ему на грудь – потекли слезы.
– Сирота.
– Как ты?
Он обнял ее крепче, уткнулся лицом ей в волосы.
– Нет. У меня все по-другому.
– Почему?
– Потому что… потому что, Пип, я не терял добрых, любящих родителей… таких, как твои.
Она подняла голову, смахнула слезы тыльной стороной ладони.
– Я всегда знала, что твои родители не любили тебя.
В трубе было темно, но Пиппа почувствовала, что он пристально смотрит ей в лицо.
– Я о них никогда ничего не рассказывал.
– Верно. Но когда ты пришел к нам, все время грустил. И потом тоже… Эта грусть до сих пор не ушла – и теперь, наверное, не уйдет никогда.
Он прикрыл глаза; на длинных темных ресницах блеснули слезы.
– Пип… Верно, такое горе не забывается. Но… – Вдруг он оборвал себя, напрягся. Несколько раз резко втянул в себя воздух. – Чувствуешь запах?
Она осторожно принюхалась. Что-то горит!
Оба вместе опустили взгляды вниз, на сухой и холодный камин. В лучах света плыли и тянулись вверх струйки дыма.
– Черт! – выругался Деклан. – Они подожгли особняк!
