С самого начала года у Шарлотты шалил кишечник. Она убеждала себя, что это просто дизентерия, а может несварение. Ее мать сильно страдала от язв, и Шарлотта помнила, что последние годы жизни та ничего не ела, кроме тостов без всего и рисового пудинга. Шарлотта отказалась от жирного и перченого, но это не помогло. Потом, в апреле, пошла кровь. Шарлотта целыми часами лежала на кровати, пока Эрвина и Уилларда не было дома, и, если свернуться калачиком на боку и не двигаться, колики заметно утихали. Переживая из-за больничных счетов и траты всех сбережений на дом, она хранила боль втайне, глупо надеясь, что все заживет само собой. В конце концов ей только тридцать лет – слишком рано для чего-то серьезного. Но к середине мая отдельные капли крови превратились в ручеек, и, чтобы унять боль, приходилось тайком отпивать из трехлитровой бутыли «Олд Кроу», которую Уиллард держал на кухне под раковиной. Под конец месяца, сразу перед школьными каникулами, Эрвин нашел ее на кухне на полу, в луже водянистой крови. В духовке на противне догорали бисквиты. Телефона у них не было, так что Эрвин подложил ей под голову подушку и прибрался, как умел. Сидя рядом на полу, он слушал ее редкое дыхание и молился, чтобы оно не прекратилось. Она все еще была без сознания, когда вечером с работы вернулся отец. Как сказали Уилларду врачи пару дней спустя, к этому времени уже было поздно. Кто-то где-то всегда умирает, и летом 1958-го – в год, когда Эрвину Юджину Расселу исполнилось десять лет, – пришел черед его матери.
После двух недель в больнице Шарлотта села на койке и сказала Уилларду:
– Кажется, мне снился сон.
– Хороший?
– Ага. – Она слегка сжала его ладонь. Бросила взгляд на белую полотняную перегородку, отделяющую от женщины на соседней койке, понизила голос: – Знаю, похоже на бред, но я хочу вернуться к нам и ненадолго притвориться, что это наш дом.
– И как мы это сделаем?
– Меня здесь так накачивают, – сказала она. – Мне скажи, что я хоть царица Савская, и я не увижу подвоха. Кроме того, ты же слышал, что говорят врачи. Уж чего-чего, а проводить остаток жизни здесь я точно не хочу.
– Сон был об этом?
Она озадаченно посмотрела на него.
– Какой сон?
Два часа спустя они тронулись с больничной стоянки. Когда направились по шоссе 50 к дому, Уиллард остановился и купил молочный коктейль, но тот не задержался в ней надолго. Уиллард отнес жену в заднюю спальню и уложил поудобнее, потом ввел морфин. Глаза у нее остекленели, а через минуту она уснула. «Сиди с матерью, – велел он Эрвину. – Я скоро буду». Прошел через поле, чувствуя холодный ветер на лице. Встал на колени у молельного бревна и прислушался к тихим умиротворяющим звукам вечернего леса. Несколько часов таращился на крест. Рассматривал их горе со всевозможных углов в поисках решения, но всегда упирался в один и тот же ответ. Как говорили врачи, у Шарлотты безнадежный случай. Ей давали пять, самое большее шесть недель. Других вариантов не осталось. Теперь все зависело от него и от Бога.
Когда он вернулся домой, уже темнело. Шарлотта еще спала, а Эрвин сидел у кровати на стуле с прямой спинкой. Было видно, что мальчик без него плакал.
– Просыпалась? – тихо спросил Уиллард.
– Да, – сказал Эрвин, – но, пап, а почему она меня не узнает?
– Это просто из-за лекарств. Через несколько дней ей получшеет.
Мальчик глянул на Шарлотту. Всего пару месяцев назад она была самой красивой женщиной из тех, кого он видел, но теперь красоты почти как не бывало. Он задумался, как она будет выглядеть, когда выздоровеет.
