– Пуф, – растрепала Милдред всем в «Загоне», – а потом только дым.
Это было больше трех лет назад, а его до сих пор подкалывали. Шлюха в Цинциннати в конце будет уговаривать его оставить деньги себе, попросит телефонный номер – может, даже станет умолять забрать с собой. Он верил, что домой наверняка вернется другим человеком – прямо как Тощий Глисон, когда тот приехал с Корейской войны. Перед тем как покинуть Нокемстифф навсегда, Хэнк подумывал, может, даже заглянуть в «Загон» и купить ребятам по пиву на прощание – просто чтобы показать, что не обиделся на шутки. В каком-то смысле, наверно, Милдред сделала ему одолжение; после того как перестал туда ходить, он много сэкономил.
Он вполуха слушал игру и думал, как подло обошлась с ним Милдред, но вдруг заметил, как по пастбищу Кларенса кто-то идет с фонариком. Увидел, как тонкая фигурка пролезла под колючей проволокой и теперь направляется к нему. Уже почти стемнело, но, когда человек подошел ближе, Хэнк понял: это мальчишка Расселов. Он никогда не видел, чтобы тот спускался с холма в одиночку – вроде бы ему не разрешал отец. Но как раз сегодня они похоронили мать, и может, теперь порядки сменились, сердце Рассела оттаяло. Мальчишка был в белой рубашке и новом комбинезоне.
– Здоров, – сказал Хэнк, когда Эрвин подошел ближе. Лицо у мальчика было исхудавшим, потным и бледным. Выглядел он плохо, даже очень. Казалось, все лицо и одежда у него вымазаны кровью. Эрвин остановился в паре футов от продавца и выключил фонарик.
– Магазин закрыт, – сказал Хэнк, – но если что надо, могу открыться.
– Как можно связаться с полицией?
– Ну, либо наделать делов, либо позвонить по телефону.
– Можете позвонить? Я никогда не пользовался телефоном.
Хэнк выключил радио в кармане. «Редсов» все равно раздолбали в пух и прах.
– А на что тебе шериф, сынок?
– Он умер.
– Кто?
– Мой папа, – сказал Эрвин.
– У тебя же вроде умерла мама?
На миг на лице мальчика отразилось замешательство, потом он покачал головой.
– Нет, мама умерла три дня назад. Я говорю про папу.
Хэнк встал и нашарил в штанах ключи от задней двери магазина. Спросил себя: что, если мальчишка спятил от скорби? Хэнк помнил, как ему самому было тяжело, когда умерла мать. От этого по-настоящему не оправишься, ему ли не знать. До сих пор вспоминал ее каждый день.
– Заходи. Наверняка хочешь пить.
– У меня нет денег, – признался Эрвин.
– Ничего, – ответил Хэнк. – Будешь должен.
Они зашли, и продавец откинул крышку металлического холодильника с газировкой.
– Какую любишь?
Мальчик пожал плечами.
– Вот рутбир, – сказал Хэнк. – Я в детстве его любил, – он передал мальчику бутылку и почесал однодневную щетину. – Значит, звать тебя Эрвин, да?
– Да, сэр, – сказал мальчик. Положил фонарик на стойку, сделал глубокий глоток, потом еще.
– Ладно, так с чего ты взял, что с твоим папой плохо?
– Из-за шеи, – сказал Эрвин. – Он себя порезал.
