В тот день в кафе на три столика я перенеслась мыслями в яркий Нью-Йорк – город, огни которого я так и не увидела. Рядом с ним был пыльный город Бейонн – порт посадки на корабль «Исследователь морей», который так и не стал моим. Всего за неделю до самолета в Нью-Йорк мне на почту пришло письмо, переписавшее весь мой дальнейший путь. Письмо из главного офиса круизной компании, изменившее мой контракт, корабль и порт посадки, которым стал вечный Рим.
Я вспоминала свой первый тренинг. На нем тренер, всегда улыбчивая Николь, спросила меня: «Почему ты выбрала корабли?»
И в памяти всплыл ледяной пирс на крошечном полуострове, укрытом белым одеялом снегов. То место пустует уже десятки лет. А оставшиеся наедине с морозным ветром бывшие дома офицеров разрушаются с каждым годом.
Там, на краю земли, колкий северный ветер пробирал до костей. В зиму, длящуюся почти весь год, суровая вьюга не выпускала из своего снежного плена прибывших на службу офицеров, их хрупких жен и шумных малышей в пушистых меховых шапках. Жизнь для нас кружилась лишь на том крошечном клочке земли, обдуваемом ветрами.
Величие холодного Баренцева моря поглощало все вокруг. Его волны то отступали, то снова обрушивались на берег со всей силой. У моря дул резкий морозный ветер, от которого по щекам бежали мурашки.
Тот пирс с единственным пассажирским кораблем навсегда отпечатался в памяти маленькой девочки. Там, у самого холодного в мире моря, я и нашла свою любовь.
Каждый раз, когда корабль издавал гул и отчаливал от очередного порта, я оставляла там частичку себя. Чтобы вернуться через неделю на следующем круизе, через месяц на следующем корабле или через год уже не как работник, а как гость.
Частичка меня осталась на пляже Канн с видом на искрящиеся белые яхты с красочными флагами. Там я чувствовала мгновения пронзительной красоты, а душа замирала, кружась со Вселенной в волшебном танце. Частичка затерялась на лестнице у Дворца Фестивалей, по которой я так и не поднялась. Частичка осталась на пыльной набережной Круазетт с усталыми пальмами. На той набережной Мишель впервые поцеловал меня. И в день, когда его контракт закончился, я вспоминала нашу историю.
«И на последнем выдохе – спасибо тебе. За то, что был рядом с самого первого дня. За то, что поддерживал и помогал. За то, что верил в нашу любовь, которую я не смогла сберечь. Спасибо, но мне надо дальше».
В конце осени европейские вечера стали более ветреными. Будто напоминая кораблю о том, что пора наносить на карту новый маршрут – далеко на запад, туда, где кончается океан.
В конце осени в Италии лимонные и мандариновые деревья щедро осыпали жителей своими плодами. Тот небольшой портовый город был окутан терпким цитрусовым ароматом. И каждое дерево пахло по-своему. На юге аромат был более сильный и резкий, а ближе к северу он становился все нежнее и прохладнее. Резкие ноябрьские ветра разносили запах свежих фруктов в самые отдаленные уголки страны.
Порт Ла Специя – это та самая Италия, которую художники рисуют на живописных открытках и картинах, – шумная и разноцветная, с запахами роз и апельсинов и звонким детским смехом. С развешанным бельем на балконах и угловыми кафе с клетчатыми скатертями. Со старыми обветшалыми зданиями и местными жителями, неспешно прогуливающимися по узким улочкам.
Ла Специю часто звали «поэтической бухтой», потому что многие поэты, от Байрона до Данте, искали в ней свое вдохновение.
