Почти секунду Штефан всерьез рассматривал дурную мысль залезть на елку и сидеть там, пока тьма не рассеется.
Но он почти тут же отмел эту идею и бросился к госпиталю.
Нужно было только обежать это длинное, старомодное здание, не упасть в декоративный пруд, не врезаться ни в одну из елей и статуй, которыми был украшен двор, не сломать ногу, перепрыгивая бордюры дорожек и клумбы.
Штефан бежал, нащупывая путь скользкой от крови палкой и изредка уворачиваясь от проносящихся мимо людей. Споткнулся о небольшой заборчик, упал лицом в клумбу, успел порадоваться, что там нет цветов. Зато был снег – все такой же недружелюбный и шершавый.
«Когда найду Вито. Если найду Вито. Когда я, чтоб-его-обязательно-найду-мелкого-паршивца», – думал он, чувствуя, как очередной прыжок выбивает воздух из легких.
Что он будет делать, Штефан пока не решил, но палку хотелось сохранить. Она присутствовала в большинстве злых, раздраженных фантазий, которые нужны были только для того, чтобы направить на кого-то все прибывающую злость.
Он бежал и дышал совсем бестолково – то ртом, то носом, инстинктивно впуская в легкие как можно больше воздуха. Любой, любой ценой.
В газетах писали, что изоляция госпиталя не требуется. Но врачи и Утешительницы в госпитале носят золотистые птичьи маски.
Потому что воздух ядовит?
Внезапно все стало опасным – изменивший утренний свет, воздух, припорошенные снегом ели и невидимые пошлые статуи в виде полуголых женщин, томно таращивших в темноту мраморные глаза. И люди, еще вчера бывшие рабочими, лавочниками, а может и зрителями его представлений, вдруг превратились в безымянную, обезумевшую опасность, вырывающуюся из темноты.
«Чтоб тебя, Вито. Чтоб тебя, Вито. И туда тоже».
Палка, видимо, проскользнула сквозь прутья, потому что в ограду он опять врезался, взвыв от боли. Упал лицом в снег и пролежал так целых несколько секунд, слушая приближающиеся шаги тех, кто тоже решил попытаться выскочить с другой стороны и чувствуя, как раскаленный свинец, прилипший к коже от удара, постепенно застывает.
А потом он услышал чьи-то тяжелые шаги, пыхтение и частый скрип забора – какой-то мужчина тоже успел обежать госпиталь и теперь молча перелезал ограду.
Штефан не шевелился. Слушал. Вот шуршит его куртка где-то наверху, мужчина осторожно ощупывает пики. А потом грузно спрыгивает и бежит туда, в непроницаемую черноту, только снег скрипит под ботинками.
Штефан уже дернулся к забору, когда раздался выстрел – звездочка зажглась в темноте, большая и злая звездочка пороховой вспышки. Но солдат не попал, мужчина продолжал бежать. Второй выстрел донесся с другой стороны. Третий, четвертый. И наконец раздался протяжный стон и звук падения.
Умирать было обидно. Вот так, в дрянной колдовской темноте, со сломанным носом, лежа на снегу в одной рубашке, в чужой стране, из-за чужой глупости. Страха не было, и почти не осталось холода и боли, только едкая досада.
Он еще раз растер лицо снегом. Крупные прохладные капли затекали под воротник, мокрая рубашка липла к груди.
– Знаешь, а я раньше плохо спал, – неожиданно для себя обратился к непроницаемой темноте Штефан. – Дрянь всякая снилась постоянно, просыпался злой, засыпал долго. Сходил к врачу, он посоветовал поменьше мяса на ночь жрать и капли прописал, с тех пор если что и снится – то яблони, бабы… У Богов такого нет? Капелек, а?
Взрыв раздался словно в ответ на его мысли. Сначала хлопок, мгновение тишины, а потом предсмертный крик умирающего здания – скрежет металла, частый сыпучий грохот разметавшихся камней.
