Ему даже не понадобилось спрашивать, что именно Хезер считала «важным». Походная клетка с канарейками стояла неподалеку.
– А где… крысы?
– Капитан сказал, что с крысами не пустит, – печально ответила она, и в ее голосе было куда больше скорби, чем когда она рассказывала об умерших людях. – Пришлось отпустить.
Где бы они ни останавливались, Хезер всегда кормила крыс. И из каждого города забирала по одной, особо привязавшейся. Если бы крысы не дохли и не сбегали – для клеток приходилось бы покупать отдельный фургон.
– Ты не знаешь… много людей погибли? – спросил Штефан, глядя в низкую темноту.
– Очень, – ответила Хезер. – Очень много… Мальчик по пути рассказал, что им удалось убить чародея, который вас ослепил. Что они с друзьями помогали людям, что тебя нашли… такой увлеченный. Глаза горели.
– Это из-за них загорелся дирижабль?
– Да. Думаю, солдаты специально спустили дирижабль, зная, что по нему побоятся стрелять… А они с Беном что-то взорвали…
– Нет, Хезер, – пробормотал Штефан, глядя на кольца светящейся ленты за мутным стеклом. – Люди ничего не видели. Люди были в панике, они вряд ли могли думать, куда можно стрелять, а куда нет… Думаю, дирижабль специально послали, зная, что он упадет.
– Если это герр Варнау придумал – я была о нем лучшего мнения… А знаешь, что мальчик еще сказал?
– Что же?
– Что это большая удача. Что они не могли на такую даже рассчитывать. Что людей можно было запугать, что в первый день одними патрулями и морлисским гимном удалось заставить всех сидеть по домам, но теперь… теперь народ разозлится, сказал мальчик. Молоденький, рыжий-рыжий, как белка, и глаза светлые. Красивые мальчики в Морлиссе. Только злые.
…
Штефан заставил себя выйти на палубу только на следующий день. Его мутило, казалось, что в местах ударов под кожу вшили по свинцовой пластине, и стоило ему встать, как из носа начинала течь кровь. Густая, застывающая на усах, сколько ни вытирай. И Штефан позволял себе побыть в трюме еще час. И еще. И еще восемь, в безопасном полумраке, позволяющем обманывать себя. Даже к гальюну был выход по низу, и причин выходить на воздух Штефан не видел.
Хезер не лезла к нему с вопросами, не позволяла себе сочувствующих взглядов и вообще делала вид, что все в порядке. Только один раз, когда думала, что он спит, поднялась на палубу. Вернулась с двумя ломтями хлеба, плошкой густого, остро пахнущего темного соуса и двумя кружками чая.
– Штефан? Поесть надо, ты так хрипишь, что слушать страшно.
– Я не сплю, – проворчал он. – Слышу, как хриплю, и мне тоже страшно.
– Ни секунды не сомневаюсь. Ты же думаешь, что подхватил легочную гниль, пока бегал вокруг госпиталя, а не простыл, валяясь в сугробе в одной рубашке.
– Ты знаешь, как распространяется легочная гниль? – спросил Штефан, забирая у нее кружку. Чай напоминал кипяченный сироп и при этом умудрялся горчить. – Врачи ходят в масках. Подумай сама – если признать, что она опасна, то придется изолировать пациентов, а их полгорода…
– Поэтому все знают, что она опасна и позволяют людям ее разносить, – поморщилась Хезер. – Перестань, я же тебе гадала – ты не умрешь от болезни, ты утонешь.
– Ты выбрала лучший момент чтобы об этом напомнить, – проворчал Штефан, недоверчиво принюхиваясь к соусу.
Он знал, что морлисские мореходы очень любят смесь масла, уксуса, патоки и пряностей, которую возили с собой с тех времен, когда на кораблях болели цингой. Но как можно получать удовольствие от этой дряни, так и не понял.
