С культурой Испании он был знаком ещё скудней. Спросив про лучших писателей мадридских земель, вместо ответа получил загадку от Пии: почему жабы дохнут от чтения? Пришлось отвлечься. Предположение о перенапряжении глазных нервов и последующей аневризме было опровергнуто. Второй ответ, что они читают исключительно суицидальную литературу, также был отправлен за кулисы. Больше догадок не нашлось. А ответ оказался насквозь простым: да потому что, переворачивая страницы, они свои ядовитые пальцы облизывают!
С тех пор, когда к Жилю ненароком приходило желание поближе узнать родину любимой, ему тотчас же в уме являлась надутая жаба в очках, похожих на его, и без передышки кашляла, переворачивая страницы преинтереснейшего триллера, и не могла оторваться «до самого конца». Затем закрывала недорогой томик, укладывалась в коробочку из-под крекеров, прося жабьих святых не оставить её в роковой час и в раю дать почитать продолжение. После этого, естественно, мысль терялась и Жиль забывал свой вопрос об Испании. Потому ни на яву, ни во сне Сервантес не звонил Ивону. И даже если сам Лорка[12] в ночи явился бы перед опешившим французом и декламировал: «Девушка с бронзовой грудью, что ты глядишь с тоскою?[13]», Жиль невольно сквозь пижаму ухватился бы ладонями за сердце и смущённо, со вздохом пожал бы плечами.
То есть француз – хоть в поговорку записывай – испанец никудышный.
Другое дело – Пия. Она с детства фанатела от Парижа и довольно основательно изучала в школе французский. Пусть впоследствии великая троица Дюма-Гюго-Бальзак и осталась для неё недосягаемой, Верн и Экзюпери осилились, а Эйфелеву башню разве что верблюд необразованный да какой-нибудь божий человек ещё не видали. Из-за нескончаемой жажды перемен не исключено, что Пия и на румынскую деревушку бы согласилась, а тут – Франция! Не туристическая круассановая Флёр-де-Лис[14], уплетаемая под «Марсельезу» на Елисейских полях, а настоящая Франция – страна скрытых нравов. Постороннему не проникнуть было взглядом через плотную завесу, отделявшую семью и улицу, не заставить жителей не запирать двери в собственной квартире. Может, даже сейчас, где-нибудь в спокойном одиночестве, они всё продолжают щёлкать задвижками и замками в ванной, на кухне, между комнатами – кто знает? Чего они так скрывают, понять тяжело, но скрывать они умеют выше всяких похвал, лучше зажаренного лавра́ка[15] на блюде, искусно спрятавшего под себя салатный лист.
А коль уже прижился, стал женой или тёщей, то тогда всё делится поровну: негаданно нашёл котлету – позови остальных, а ежели провалился к соседу – то, с его разрешения, подними на швабре коврик, прикрой кое-как дыру в потолке и вместе ожидайте новых гостей. Хотя… двери всё равно не отучить от щеколд. Н-да, не Лувр и Нотр-Дам, а страна закрытых дверей. Вот что такое Франция.
Есть, само собой, своеволие, острый ум; бывает внезапная экспрессивность; надоедает постоянный шлейф снобизма (или, как они сами его называют, хорошего вкуса); иногда расползается полный бардак – но всё это до восьми вечера. А там уж наступает чай! Чай и непринуждённый лёгкий юмор. Это вкратце. Ну теперь всё понятно про Францию, чего ж тут неясного? Ведь, как здесь и любят говорить, «что неясно – то не по-французски».
Итак, родина Жиля-Ивона Фисьюре, причмокнув виноградными губами, встретила его дам запахом пекарен, каштанов и сыра, пригласила прогуляться по тонким проулкам; а о французской парфюмерии и говорить нечего: она просто покорила иностранок, ведь даже законченную торговку морепродуктами легко превращала в романтичную юную Эсмиральду.
