Джек-потрошитель с Крещатика. Пятый провал - страница 28

– Что его игра в Провалы – реальность?

– И это тоже. И еще кое-что… он прожил в Киеве примерно пять лет. О двух первых годах мы знаем все. А оставшиеся точно провалились. Почти неизвестно, что он делал все это время. Куда подевались его работы? Он постоянно рисовал, он писал, как дышал, почти не выпускал из рук карандаш. Почему же вместо полотен остались лишь мифы о картинах, которые он бесконечно уничтожал? Один бесконечный провал – вместо информации.

– Намекаешь, что все это время он провел в Провалле?

– «Владимирский… твое… Провалля», – сказала Кылына. Что она хотела от меня? Зачем решила погубить моего сына?

– Он сын Врубеля – может, в этом все дело?

– Зачем ей губить его детей?

– А вдруг это не она, а он? – с ужасом выговорила Даша. – Если Врубель едва не убил Кылыну… Ведь он нарисовал и тебя с ребенком на руках! А потом намалевал сверху Акнир. А если ваш сын болеет потому, что он его уничтожил – закрасил и тебя, и его? Вдруг Кылына послала тебя во Владимирский, чтобы ты сама увидела это… как Врубель убивает ваш портрет, и тебя, и вашего сына…

Даша пожалела о своих словах – спокойное лицо Маши потемнело, она сразу же встала.

– Мне пора обратно. Я и так оставила сына слишком надолго, – младшая Киевица точно забыла, что время в Настоящем стоит. – Перенесешь меня?

Она громко, раздраженно щелкнула пальцами. Пейзаж под ними изменился, они оказались на крыше одного из домов Прорезной. Чуб узнала безрадостный осенний мотив Киева образца 1888 года и почувствовала сожаление и разочарование, Маша словно послала ее на три буквы, – обратно, в унылое, темное Прошлое!

– Вот не люблю я такой Киев… Я знаю, ты любишь старый Город… а я нет… нехороший был год, – сказала Чуб.

– Возможно, это был лучший год, – с грустью сказала Маша. – Она видела сейчас совсем иной Киев, объятый желто-красным кудрявым огнем осени – унылая нагота почти лишенных деревьев киевских улиц искупалась множеством разбросанных повсюду садов, прячущих среди своих густых ветвей небольшие помещичьи усадьбы. – Это последний год, когда купола еще были выше домов, а вера в Бога – выше веры в прогресс…

Маша повернулась кругом, указывая на десятки золоченых крестов, рассыпанных блестками по осеннему небу – семь толстопузых куполов Владимирского собора, двадцать куполов Софии, восемь Михайловского-Златоверхого, видные даже отсюда, серебряные купола Андреевской, Десятинной, Трехсвятительской, маленький купол Ирининской, скромный крест Георгиевской церкви, Александровский костел…

– Никогда больше Город не будет ближе к Богу, чем нынче, – сказала младшая из Трех Киевиц. – Киев-златоглав будет однажды лишен головы. Как и Провал, роковой год юбилея крещения – существование на грани… После началась вторая строительная горячка, выросли дома, выросли доходы, повсюду провели электричество. И Киев – столица Веры и столица Ведьм, стал известен как столица элитных куртизанок и бесконечных борделей.

27 октября по новому стилю,

первый праздник Параскевы Пятницы –

светлой Макошь

Круглая комната Башни показалась пустой, неуютной, наполненной неприятным гулом – в кухне Василиса Андреевна по-прежнему принимала бесконечных гостей.

Маша подбежала к сыну, коснулась его лба – он был слишком горячим. Чуда не случилось. Неназванная болезнь осталась при нем.

Чуб опасливо взяла в руки страхолюдную кожаную полумаску, похожую на маску ведьмы в XI веке: