– Почему неплохо?
– Так все не соответствующие эталону случайно и по ошибке выжившие остаются здесь пахать. Рабски пахать, как ты или я. Вечно пахать. У нас нет жизни, да, впрочем, нас тоже нет. Мы тени. Уроды, потому что.
Джемма подошла к сияющей стальной пластине, отделяющей первую линию от второй, внимательно посмотрела на свое отражение. Она не видела тех, кто соответствовал эталону взрослыми. Они жили за рекой, за тем самым сосновым бором. где она по воровски встречала рассвет, там, на холме виднелось шикарное здание, похожее на дворец, и туда им не было ходу. Но, маленькая куколка, отражающаяся в пластине уродом не была. Хотя, эталоном, видимо, тоже…
– А они куда уходят? Там есть жизнь?
Йолана вздрогнула, по тощей спине пробежала судорога, как у старой кошки, которую замучили блохи, и, глянув напуганной мышью, она быстро покатила свою телегу к воротам. И по жалко трясущейся голове старухи Джемма поняла – вопрос она задала плохой.
Если бы Джемма не знала, что эта жуткая квадратная спина принадлежит их штатному психотерапевту, то она никогда бы не поверила, что такое тело может быть женским. Даже мужским – вряд ли, ну, если только этот мужчина рожден гиппопотамихой. Огромные, не широкие, а именно огромные жирные плечи нависали над столом, их свинцовая тяжесть была, похоже настолько неподъемной, что спина Иларии с ней не справлялась, выгибалась мощной дугой. Сутулость женщины была настолько сильной, что из-за опущенной вниз, неожиданно маленькой, очень коротко стриженной головы, был виден горб, возвышающийся над затылком. Джемма всегда чувствовала себя раздавленной, распластанной, как лягушка в восковой ванночке перед этим страшным туловом, а мутноватый взгляд узких змеиных глаз пришпиливал ее к стенке, на которую она опиралась похолодевшей от страха спиной, не хуже булавок. Сегодня был последний сеанс, Илария ее и так выпотрошила, как ту вспоротую лягушку, и все, что Джемма ей выложила, было аккуратно записано в тонкую тетрадь с жесткой, стального цвета обложкой убористым мужским почерком – психотерапевт компьютеров не любила. Сегодня ее взгляд уже не был таким пронизывающим, все, что хотела, она узнала, сделала выводы, а Джемма уже почти не помнила, что она ей говорила.
– Ты, детка, относишься к тем немногим, кто не успокоится никогда. Нет такого инструмента, который бы заставил тебя жить в нашем мире спокойно и радостно, трудиться на благо Матерей, прожить назначенное, оставив о себе добрую память. Я это подозревала давно, теперь я это поняла окончательно.
Илария встала, вернее то, как она выросла над столом огромной черной горой назвать вставанием было сложно. Она вспучилась, надулась страшным пузырем над столом, и сейчас стала похожа на уродливого снеговика, которому скатали два невероятных размеров снежных кома, а на третьем, который должен был означать голову, устали, кое – как слепили неровно и грязно и влепили сверху. Джемма вжалась в стену, чувствуя, как ледяной пластик превращает ее в мумию, зажмурилась и замерла, ожидая приговор.
– С такими, как ты сложно. Они мешают, детка. От вас ведь нужно немного – работа и яйцеклетка, а ты не можешь дать качественно ни того, ни другого. И работаешь ты без огонька, и наследственность у тебя сомнительная. Потом девочки, зарожденные из твоего материала тоже будут с дефектом. А это вредит фирме.
