– Ла, ла, ла…
– И это ты называешь пением? – спросила Вероника. – По-моему, больше похоже на грустное мычание теленка…
– Заткнись, Вероника! – велел Рэндальф и повернулся к О’Грабили. – Кралли, дорогой, я уверен: Ингрид занавеси очень понравятся!
– Надеюсь, – пробормотал тот и поспешно раскланялся. – Я очень на это надеюсь!
* * *
Местность вокруг становилась все более каменистой и бесплодной: они приближались к Людоедским Холмам. Колючие кустарники сменились кочками жесткой колючей травы и низенькими суккулентами с толстыми листьями, перед которыми Норберту было явно не устоять.
– М-м-м, – причмокивал он, – а вот и еще один, – и резко наклонялся, чтобы сорвать очередной сочный росток и отправить его в рот. При этом он не обращал ни малейшего внимания на отчаянные крики «седоков». Каждый раз, как он наклонялся, Вероника, хлопая крыльями, взлетала в воздух, а Джо изо всех сил прижимал к себе Генри, чтобы тот не грохнулся на землю.
– До чего же я проголодался! – бормотал Норберт, брызгая слюной.
– Норберт, немедленно прекрати жрать траву! – резким тоном велел ему Рэндальф. – Ты же нас уронишь!
– Прости, господин мой, – чавкая, извинился Норберт, – но я, наверное, сто лет мармеладной травы не ел! Я уж и вкус ее забывать стал, а ведь я ее так люблю!
– Ну, по-моему, ты уже достаточно ею полакомился, – сказал Рэндальф. – Знаю я тебя! Вечно ты остановиться не в силах, особенно если любимое кушанье увидишь. Смотри в розового смердуна не превратись!
– Хорошо, я больше не буду, – пообещал Норберт. – Прости, господин мой.
– Прощаю. А теперь – вперед!
И они снова двинулись вперед. Округлые Людоедские Холмы стали видны теперь совершенно отчетливо.
– Людоеды должны быть уже где-то поблизости. Внимательнее смотрите вокруг: ищите овец, выжатых как лимон, – предупредил своих спутников Рэндальф.
Джо вытаращил глаза: «Интересно, что значит «овца, выжатая как лимон»?» – думал он и нечаянно произнес это вслух.
– Именно то самое и значит, – мрачно откликнулась Вероника.
– Хм? – Джо не знал, что ответить. – Видишь ли, я пока вообще ни одной овцы не видел, ни выжатой, ни обычной. По-моему, тут, кроме скал да камней, ничего и нет.
– А ты смотри внимательней, – повторил Рэндальф. – И ты, Вероника, не отвлекайся.
– Ну, если ты настаиваешь… – пожала плечами Вероника. – Хотя местность действительно ужасная: сушь, пыль… Настоящая пустыня! И какой псих захочет жить в таком месте?
– Вот я, например, как раз здесь и жил! – сказал Норберт с улыбкой. – И мне здесь очень даже нравится: здесь пахнет домом!
– Да, Норберт, чем-то здесь, безусловно, пахнет! Особенно если ты готов камень считать подушкой, а яму в песке – постелью, – съехидничала Вероника.
– Постель в песчаной яме? – не понял Норберт. – Но это же настоящая роскошь! И мне, и всем моим двадцати братьям приходилось и на острых камнях спать. А за каменную подушку мы тогда все на свете отдали бы! Пучок колючей травы – вот что нам заменяло подушку! А если кому-то среди ночи требовалось – до ветру…
– Все, Норберт, достаточно воспоминаний, – остановил его Рэндальф. – Лучше высматривай овец.
– Вон там одна! – возбужденно вскричал Джо, указывая вперед. – Вон! Смотрите!
– Ты уверен, что это не камень? – спросил Рэндальф.
– Она движется, – сказал Джо.
– Да, верно, – согласился Рэндальф. – Быстрее, Норберт.
Вблизи стало ясно, что это действительно овца, и вид она имеет совершенно несчастный. Овца, как ненормальная, упорно ходила по кругу, и шерсть у нее на плечах и на крупе сбилась в странные пучки, а на спине – будто прилипла и лежала совершенно плоско. Больше всего формой своей овца походила на спортивную гантель – только с ногами и покрытую шерстью. Заметив Норберта, решительно топавшего прямо к ней, она пронзительно заблеяла и мгновенно исчезла в клубах пыли за ближайшим холмом.
