Умирающий указал рукой на стулья у кровати. Ирэн и Илья неловко сели, все еще скованные от неожиданности.
– Пьер сказал, что вы русские. Но как я вижу, этот молодой человек не русский. Я прав?
Как будто жизнь проснулась в умирающем старике, у него даже чуть порозовело лицо.
– Да, месье Алекс, я русская, – сказала Ирэн, а потом добавила: Наполовину. А Илья грузин.
– Жеоржи?! Значит, я угадал?
– Что он говорит? – спросил Илья.
– Он угадал, что ты грузин, – сказала Ирэн.
Илья с удивлением взглянул на Ирэн, потом с почтительной улыбкой посмотрел на старика.
– Вы из Москвы? – спросил старик на хорошем русском.
Ирэн и Илья удивленно посмотрели друг на друга. Потом взглянули на старика.
– Вы тоже русский? – спросила Ирэн.
– Я тоже наполовину, – и старик впервые улыбнулся, довольный тем, что ему удалось удивить молодых. – Не удивляйтесь, молодые люди. Жизнь – странная штука. В этом уж можете мне поверить, – вдруг четко и энергично заговорил старик. Потом он обратился к своему охраннику:
– Пьер, подай гостям воды и сок, придвинь к ним маленький столик. А потом оставь нас, я с ними немного побеседую.
Он вновь обратился к молодым:
– Расскажите, что происходит в Москве. Да и в России в целом.
– Я живу в Женеве, а Илья часто бывает и в Москве, и в Тбилиси. Поэтому он лучше знает положение в России.
– Очень хорошо. Значит, вы живете здесь?
– Да, вместе с родителями. Меня зовут Ирэн. Учусь в Женевском университете на факультете искусствоведения. Я на последнем курсе. Заканчиваю магистратуру.
На лице старика отразилось удовлетворение, проглянула едва заметная улыбка. Старик как будто преобразился, в его глазах читалось любопытство.
– Что вас больше всего интересует, месье Алекс? – спросил Илья.
– Меня интересует все. Но вы расскажите о том, что вам больше нравится. Или о чем вы лучше информированы.
– Когда вы были в Москве последний раз?
Старик задумался.
– Очень давно. Лет 40 назад самое меньшее.
– Значит, вы помните послевоенную Москву?
– Прекрасно помню.
– С тех пор немногое изменилось, если не считать проспекта Калинина и безликих жилых микрорайонов на окраинах. То, что сохранилось в Москве со времен Сталина, или же хотя бы начатое тогда, оно еще ничего. А на остальное и смотреть нельзя. Короче говоря, положение тяжелое и все ухудшается. Многое уже развалилось. Оборот денег ограничен. Предприятия не в состоянии выплачивать зарплаты, работают по бартеру. А бывшие советские республики занимаются расчетами между собой по клирингу. Еще немного, и мы возвратимся к первобытному состоянию. На словах осуществили приватизацию, а реально – ограбили народ. После того как отпустили цены и объявили рыночную экономику, народ стал голодать. Перед распадом Советского Союза, в принципе, было то же самое, с той лишь разницей, что тогда на прилавках было пусто. В гастрономах вместо мяса, колбасы и рыбы лежало молоко в пакетах. Как только появлялось что-нибудь приличное, тут же выстраивалась длинная очередь. Теперь вроде и еда появилась, и ассортимент увеличился, но что толку? У людей нет денег. Многие этот период сравнивают с НЭПом. Люди терпеть не могут кооператоров и бизнесменов, которые большей частью ничего не производят, а, наоборот, стараются урвать у голодного народа еще один кусок. В Москве и больших городах еще как-то можно прокормиться, а в районах… Трудно представить, как люди там живут.
