– Давай я постираю твои вещи, предложил ей Дима без всякого энтузиазма, на самом деле, стирать ему вовсе не хотелось.
– Ну нет уж, дудки! – запротестовала Вероника. – Там везде нужна только сухая чистка, а ты их своими руками только испаскудишь. Их даже мочить лишний раз нельзя. А я их в грязь.
Гостиничный ресторан не обладал тем уютом, которым они наслаждались прошедшей ночью. Несмотря на бледно-розовые занавески на огромных, слишком светлых окнах, он был каким-то выхолощенным, отдавал казёнщиной, и, если бы не глубокие кресла у низких полированных столиков, то вообще ничем не отличался бы от столовой или кафе.
Они пообедали – хорошо, что Бегемот догадался оплатить их столик на месяц вперёд, – снова поднялись в номер.
– Как скучно, – сказала Вероника. – Поскорее бы приехал он.
– Лучше скажи: поскорее бы у нас появились деньги.
– Не у нас, а у меня, – поправила его Вероника, – и вообще, ты себя, Гладышев, слишком фамильярно ведёшь. Если я позволяю тебе кое-что, то это вовсе не значит, что я позволяю тебе всё. И потому я запрещаю тебе язвить по какому бы то ни было поводу. Не забывай, пожалуйста. Что Бегемот платит тебе жалование. Это мне он даёт столько, сколько считает нужным, сколько я считаю нужным. А ты свои деньги должен отрабатывать, понял?
– Каким же образом?
– Можешь не корчить рожу, Гладышев. Ты должен отрабатывать эти деньги так, чтобы исполнять мои прихоти и желания, во-первых, а во-вторых, не совать свой нос не в свои дел. А теперь убирайся.
Она выпроводила его из своего номера, и Дима поднялся к себе на девятый этаж.
Зайдя в номер, он плюхнулся на софу и протянул ноги, разбросал руки, пытаясь теперь сообразить, как распорядиться полученной вот так, нежданно-негаданно свободой. Ничего не придумав, он перевернулся на бок, подкатившись к краю дивана, достал из-под него дипломат, открыл его и начал рассматривать его содержимое, потешаясь тому, как он готовился к отъезду в Москву, что приготовил себе в дорогу. Среди прочих ненужных вещей в дипломате лежал кипятильник, пачка чая и банка с кусковым сахаром, половина сухой колбасы, вспотевшая в кульке, начавшая подсыхать четверть буханки хлеба.
Ему захотелось выкинуть всё это разом, но он пожалел, не решился и ещё долго лежал так у края дивана, перебирая бесполезные вещи и продукты.
«Ты, наверное, ехал в Москву, точно готовился к подполью, – с издёвкой подумал про себя Дима, а затем произнёс вслух, чтобы казалось обиднее. – Ну и дурак же ты!» «И вообще, какой болван! – думал он про себя. – Болван, каких мало. Если бы не был болваном, то не позволил бы распоряжаться собой, как пешкой, не дал везти себя в Москву. Да кто тебя вообще трогал? Кто тебя заставлял ехать? Ну и что, что позвонил Бегемот? Мало ли что он сказал! А если бы ему захотелось, чтобы ты сиганул с обрыва или прыгнул в костёр – тогда что? Ты бы сделал и это?! Болван, нет, ты настоящий болван. Ну сказал бы ты этому Бегемоту, что не можешь поехать или просто взял бы, да и не пришёл на вокзал. Так ведь нет же, ты пришёл, как послушная овечка, как тупая овца, которая послушно идёт даже на бойню, не смея перечить хозяину!»
Он вынул из дипломата все вещи. На дне лежала папка с его незаконченной рукописью, над которой он собирался работать в Москве, – теперь он мог только посмеяться над теми дурацкими планами, которые он строил себе на ближайшее будущее, надеясь, что в Москве у него будет столько же свободного времени, сколько и дома.
