– А кто платить будет? – поинтересовался Гладышев у Вероники.
– Ты.
– Я же не такой богатый, как твой муж.
Внероника поморщилась снова:
– Не называй его мужем, я же тебе говорила, кажется.
– А он хорошо умеет это делать? – он сделал недвусмысленный жест.
– Какой ты культурный! Аж тошнит! Писька у него мала.
– Мала?! Вот бы никогда не подумал! Любимец женщин, сэр Бегемот! И на тебе! Так и узнаёшь семейные тайны.
Ему показалось, что Вероника снова недовольна его разглагольствованиями, но так как ссориться с ней больше не хотелось, он поспешил задать вопрос.
– А у тебя много парней было?
– Почему ты спрашиваешь?! – в голосе девушки засквозило любопытством.
– Красивая ты.
– Хм, – чувствовалось, что его слова польстили её самолюбию. – Много.
– И ты со всеми спала?
– Нет. Ты третий. Третий после Бегемота и ещё одного парня.
– Я знаю. Того, что был с тобою в ресторане.
– Много ж ты знаешь!
– У меня чутьё, интуиция хорошая. Он потом приезжал, кстати, тобою интересовался. Но тебя не было. Я ему начал свои картины показывать и дома небольшой пожарчик устроил, поэтому общались с ним в тот раз мы недолго.
Он немного помолчал, но потом всё же решился спросить:
– А у него писка большая была?
Его опасения не оправдались, Вероника и бровью не повела:
– Я с ним один раз всего была… Но, кажется, что надо…
– А у меня? Больше?
– У тебя? Тоже ничего. Дурачок ты, Гладышев!
– Чего ж это, дурачок?
– А того, что дело вовсе не в письке.
– А в чём же?
– В любви всё дело.
– Ты что, любила его?
– Любила, – он заметил, что Веронике тяжело было произнести это признание.
– А меня сейчас любишь?
– Тебя? Нет.
– Зачем же пришла?
– Что?.. Скучно стало.
– Что же, Бегемот не может тебя развеселить?
– А его нет целый вечер.
– Где же он?
– Уехал куда-то. Да мне и с Бегемотом этим скучно. Тоска заедает смертная.
– Ну, конечно. Ты ещё та подруга, – он хотел сказать «бабища», но не решился. – Тебе, видимо, мужиков, как перчатки, менять.
– Дурак ты, Гладышев. Дурак. За это тебя и ненавижу. Вроде ты и стихи сочиняешь, и картины мазюкаешь, а такой простой штуки, как любовь, не знаешь.
– Враки – вся эта любовь. Не верю.
– Вот потому я твоё стихоплётство презираю. Оно у тебя не от сердца, а от твоих закаканных мозгов. А я такие стихи презираю, не то, что пытаюсь понять. Чувства в них нет, одни лабиринты шизофренического течения твоих мыслей… Ну, где твои сигареты?
– Сейчас должны принести.
В дверь постучали.
Они заговорщически переглянулись. Его даже бросило в пот.
– Кто это? – спросил он у девушки.
– Подойди, да спроси.
– А вдруг это Бегемот?
– Скажи, что хочешь спать.
– Ну да! Я так не смогу. Он заставит меня открыть дверь. Одевайся на всякий случай.
– Слабак! Тряпка ты, Гладышев! «Ты меня боишься!» Да что тебя, труса, бояться?! Иди открывай!
В дверь постучали снова. На этот раз настойчивее и сильнее.
– Я прошу тебя: оденься! – попросил он вновь, поднимаясь с дивана и лихорадочно шаря глазами по полу в поискахсвоих трусов и брюк.
– Трус! Сейчас сама пойду отворю.
– Нет, нет, не надо! – он попытался задержать её, но поняв, что ему это не удастся, бросился одеваться.
– Кто там? – спросила Вероника через дверь.
– Сигареты, портвейн заказывали?
– Да, – девушка открыла дверь в чём мать родила и, не стесняясь своей наготы, приняла поднос у обалдевшего официанта. – Иди, расплачивайся! – крикнула она Гладышеву.
Это окрик вывел его из оцепенения, и он засеменил в полуспущенных штанах к двери, на ходу пытаясь ещё и найти деньги в своих карманах.
