Дзынь - страница 7

Он тоже, минуя храмы Бычьего форума, двинулся к Палатинскому мосту, чтобы перейти на другой берег Тибра и добраться хотя бы к пивнушке в Трастевере, раз уж не довелось ему пройти тест на честность.

О 13-ом районе Рима он уже имел кое-какое представление, но попадал в него раньше, переходя Тибр по другим мостам. С Палатинского же он попадал сразу на Via della Lungaretta, одну из главных улиц Трастевере, выгодно пересекающую полрайона. Растяжка между домами с надписью «Viva Maria» встречала гостей. Потом, перейдя трамвайные пути, путешественник уже погружался в незатейливый, но очень уютный мирок со скромными бутиками с «вроде бы как итальянскими» вещами, ресторанчиками, выдающими на-гора тонны макаронных изделий в день, и с несколькими пивными и коктейльными барами, в один из которых он и держал свой путь.

Ему казалось странным, что он не слышит «дзынь». «Как скучно они живут» – подумал он.

И вдруг задзынькало так, что мало не покажется, будто тысячи Алёнок активизировались и принялись мучить своих незадачливых ухажёров. Как раз там, где Via della Lungaretta пронизывает Piazza Sidney Sonnino тьма тьмущая народу собралась. Он понял, что намечается какая-то очередная церковная забава. Основное действо, согласно его догадкам, было так или иначе связано с базиликой Сан-Кризогоно. То ли у мученика Хрисогона сегодня день рождения, то ли какая-то памятная дата у его ученицы и тоже мученицы по совместительству Анастасии, но точно не день его смерти, которая по сведениям из его жития случилась 24 ноября неизвестного года. «Ну да бог с ним» – подумал он, а ещё удивился: «И откуда я всё это знаю?». «Пассивная память заработала» – убедил он себя.

Трамвайное сообщение было приостановлено, и вместо трамваев в сторону вышеупомянутой базилики шли облаченные в цветастые, но поизносившиеся рясы священнослужители, монахи (кто их там разберёт), которые тащили на неких подобиях паланкинов некое подобие святынь, обёрнутых в не менее поизносившиеся плотные простыни с вышитыми на них золотыми нитками крестами.

– Аля-улю, аля-улю, – крестясь и наклоняя светлые и тёмные головы, провожали взглядами процессию в основном местные заядлые католики.

– Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дыньз-дзынь-дзынь-дзынь, – вторили аля-улюканью многочисленные туристы.

Носильщиков святынь сменил невпопад заигравший какую-то бравурную музыку оркестр. Музыканты были одеты в черные камзолы, кое-где посеревшие от старости. На головах у них были странные улиткоподобные шляпы с красными перьями. За одним оркестром шёл другой, и так далее. Все были одеты по той же моде. Отличались только цвета. За чёрно-серыми камзолами следовали бело-серые, за ними светло-зелёные, а красные перья сменялись фиолетовыми, потом жёлтыми. Музыка была однообразна и, смешиваясь с дзыньканьем и аля-улюканьем, превращалась в абсолютную какофонию.

«Фу, какая какофония» – подумал он и пошёл дальше вглубь Трастевере. Что-то зашелестело в его ногах, особенно в левой, ближе к лодыжке, там, где пульсировали его поверхностные венки.

До пивной «Ма-Че-Те» он дошёл в итоге на автомате.

«В разного рода заведениях итальянцы лучше всего относятся к немцам и американцам. С одними они были союзниками, другие их победили» – именно об этом подумал он, заказывая пиво.

Дело в том, что бармен поинтересовался, где он собирается пить: внутри или снаружи, от чего зависел материал бокала, который планировалось наполнить живящей и хмелящей жидкостью. Немцу до этого он налил напиток в стеклянный бокал без лишних вопросов и сказал: «Данке», а американцы большой компанией уже давно болтались со стеклянными бокалами снаружи. Уж этот нью-йоркский акцент он ни с каким другим не спутает. О пластиковых стаканах для местных речь вообще не шла. Эти могут пить где-угодно хоть из своей тары, хоть из рук, хоть из крана.