Потом я долгое время думала, что хуже боли не бывает. Смерть мамы доказала мне, что я ошиблась. Кровоточить может не только тело, но и сердце.
Сейчас Суровый на словах преподал мне ещё один жизненный урок: у боли не бывает пределов. Хуже всего не та боль, источник которой можно локализовать, но та боль, что находится глубоко внутри тебя: в сердце, гнездится в душе, в лёгких.
Каждый крошечный глоток воздуха протискивался по моему горлу с огромным трудом. Лёгкие горели в огне и отказывались работать в полную силу. Мне казалось, что моё тело стало одним сплошным сгустком боли, и куда ни ткни пальцем, мне будет смертельно плохо.
— Нужно проверить всё, — смогла сказать из последних сил.
— Думаешь, я через свои каналы не проверял слова Руслана? — внезапно повысил голос Суровый. — Проверял! — сказал с горечью, словно через силу и часто дыша. — И все факты подтвердились. Поэтому я звоню тебе лишь для того, чтобы предупредить. Больше никаких фокусов, девочка!
— Вы мне не верите, — произнесла обречённым голосом, признавая очевидное.
— Я никому не верю. Никому не доверяю. Доверие — слишком большая роскошь в этом продажном, прогнившем насквозь мире. Это самый большой обман.
— Звучит невыносимо страшно. Как… как вы можете так жить?! — спросила я, искренне ужасаясь тому, в каком чёрном цвете видит наш мир Суровый.
Я всего на мгновение представила… Просто попыталась, каково это, жить так, как он, отовсюду ожидая предательства, ножа в спину, смертельной опасности.
Нет… У меня не получалось. Я просто не была на его месте и могла лишь строить смутные, скорее всего, неверные предположения о причинах такого мировоззрения.
— Зубы мне не заговаривай, девочка. Я не хочу слушать твои высокоморальные проповеди.
— Если вы не хотите разговаривать со мной, не хотите меня слушать и не верите, то зачем вы звоните?! — спросила со слезами в голосе.
20. =20=
=20=
В этот момент на меня внезапно накатило отчаянием. Оно накрыло меня огромной волной, размером с самое большое цунами, похоронив под этой толщей все мои стремления и надежды.
Внутри что-то медленно-медленно угасало, с каждой секундой, и я не могла ничего сделать, лишь безучастно наблюдала со стороны, как ложные наговоры могут сломать человека, стереть его жизнь в порошок и выставить полным ничтожеством.
Никем.
Мне захотелось опустить руки, не сопротивляться постоянному гнёту и давлению, просто отпустить себя и будь что будет.
Это был страшный миг бессилия и апатии, которых я не испытывала прежде. Даже когда я хоронила маму и бросила первую горсть земли на её гроб, мне не было так ужасно тоскливо. Тогда я заставляла себя жить лишь ради того, чтобы оправдать её надежды.
Сейчас у меня не было ничего, ни одной причины цепляться за эту жизнь и доказывать свою невиновность.
Ни одной причины, кроме той, что росла у меня в животе. Я вынашивала ребёнка и уже понимала, как крепко мы с ним связаны не только пуповиной, но и энергией.
Если я остановлюсь, замру на месте и перестану держаться на плаву, угаснет и малыш. Мне очень сильно этого не хотелось.
Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание, считая удары сердца, стараясь успокоиться, как нас учили на занятиях по йоге.
Голос Сурового звучал решительно и жёстко, он не позволял себе лишних слов и хотел донести до меня какую-то мысль.
— Факты против тебя. Смирнова. Я не верю словам. Но я умею составлять факты. Избавиться бы от тебя так, чтобы и мокрого места не осталось. Но ты беременна. К тому же тест ДНК показал, что ты беременна от меня.
