Но меня очаровало, с какой простотой, банальностью я могла перевоплощаться во взрослую женщину… ну, играть взрослую, имевшую вес в обществе таких, как Нино. Моё согласие стало для меня незатейливым инструментом манипуляций, а для Нино, не знавшего когда-либо нужды, – игрушкой, которую ему вдруг не покупали за его ангельские глаза.
Инструмент мой был зыбким, и парадокс в том, что я могла воспользоваться им всего однажды. Эта игра с новым для меня привкусом и тонкой, как первый лёд, поволокой опасности определённо мне нравилась – вплоть до её финала я, как ни крути, была в лидерах. Я была обладательницей чего-то ценного, владела призом ещё во время игры, а не по её завершении. И… понятия не имела, знать не хотела, какой стану, о чём буду думать, когда лишусь первенства. Понимала, что начнётся игра следующая и что я вообще таким образом входила во взрослые игры.
Пока что моя роль сужалась до задиры на заборе. Я решила, что для начала с Нино хватит.
– Я буду только счастлива! – свой пафосный ответ я позаимствовала у одной старлетки из какой-то голливудской ленты.
Очевидно, Нино в ту минуту был тоже счастлив. По сути, он был созданным только для счастья. Кто я такая, чтобы нарушать целостность его природы? Подул лёгкий ветерок, потрепав его мягкие волосы. Я улыбнулась, отметив с упоением, как поднималось моё настроение. «Танцы в Сиене» – до сих пор звучит в моей голове как весть об оазисе для измученного жаждой путника. Мрак, скука начинали рассеиваться.
Но могла ли чуткая мадонна не уловить моей греховной радости? Тем более что она доедала свой луковый суп в метре от меня.
Моя пресвятая гадина, приставленная ко мне, чтобы следить, заботливым пленяющим голосом заметила:
– Что ж, петуха зарежу завтра. А сегодня поужинаем в городе.
Я обомлела, всё было написано на моей физиономии.
Нино, похоже, не видел тут проблемы.
– Я закажу столик и ещё кое-что улажу в Сиене, а потом заеду за вами…
– Вы очень галантны, Нино, но мы с Орнеллой всё-таки предпочитаем независимость. – Крёстная взглянула на меня. – Верно, моя дорогая?
Я пожала плечами, их мгновенно сковала апатия.
Вечером, смыв с себя день и ряд неприятных мыслей, я заколола волосы – несколько прядей оставила обрамлять лицо – и надела платье, весьма простое, ничего экзотического или шикарного. Косметика меня не привлекала, на губы я нанесла только бальзам с малиновым вкусом, мне нравилось ощущать его сладость и аромат. Нюанс вроде алой помады, может, и не был бы лишним, но я не собиралась производить фурор. Я желала потанцевать и знала, что Нино хотел меня поцеловать. Зачем нам посредник в виде помады? Хватало и одной Валентины.
– По-моему, Нино – славный мальчик, – сказала она, когда мы встретились в коридоре.
На ней было платье в пол из тёмной струящейся ткани. Я была очарована и так восхищена её зрелой грацией и подлинным шармом, которому нельзя научиться, что машинально оставила её замечание без комментариев. Сама она не выразила никаких эмоций по поводу моего вида. Её загадочно-усталые зелёные глаза посмотрели в мои, словно вдруг попытались передать что-то, какую-то мысль, просьбу или бог знает что ещё. Так как я не мастер разгадывать шарады, я кротко улыбнулась, и мы загрузились в её автомобиль.
Я всё ещё не была уверена, какую роль играла моя крёстная – противной наседки или благородного сводника. С одной стороны, ей нравился Нино, его манеры, покорность, деньги, отец. С другой, была наша с ней междоусобица, а в ней – шитьё, воспитание, молитвы и независимость от мужчин.
