В пятьдесят один год Мэдлин все еще была красива и обладала гипнотическим великолепием. Ее длинные темно-рыжие волосы ниспадали изящными волнами, макияж скрывал чуть заметные морщинки вокруг глаз и губ, и глаза оставались все такими же – большими, зелеными, опушенными темными ресницами и полными такой беззащитности, словно она была готова вот-вот разрыдаться. На ней было надето светло-зеленое платье, скроенное так, чтобы подчеркнуть ее пышную фигуру, свидетельствующую о непреодолимой любви к шоколадным конфетам.
Ступив на порог, Мэдлин мелодраматично застыла.
– Я могу войти? – спросила она звучным хриплым голосом, подняв одну выщипанную бровь.
Фрэнсин посмотрела на гору чемоданов, которые таксист продолжал переносить на крыльцо. И, натянуто улыбнувшись, кивнула.
– И ты, и все остальное.
Мэдлин почти подбежала к Фрэнсин и сжала ее в объятиях.
Они были непохожи, как ночь и день. Если наружность Мэдлин была окрашена в яркие цвета – пусть даже с возрастом эти цвета стали поддерживаться искусственно, – то Фрэнсин была бесцветна. Все в ней было тонким или худым: тонкий нос, тонкие губы, худое лицо, худые плечи, худые ноги, узкие бедра и отсутствие бюста – какового у Мэдлин было хоть отбавляй.
– Как же долго мы не виделись, – прошептала Мэдлин. – Ты ничуть не изменилась.
– Ты тоже, – ответила Фрэнсин. – Она вглядывалась в лицо сестры с тревогой, ибо, несмотря на макияж, под глазами Мэдлин были видны темные тени, говорящие о бессонных ночах.
Мэдлин отпустила Фрэнсин и с многозначительным видом посмотрела на таксиста, ожидающего оплаты.
– Ты не могла бы заплатить? Я забыла взять с собой наличные.
Фрэнсин пристально поглядела на сестру, затем быстро прошла на кухню, где в спрятанной в буфете старой жестянке из-под печенья хранила свои деньги. Она не доверяла банкам.
– Что случилось? – спросила она, когда таксист удалился. – У тебя ужасный вид.
– Ты всегда говоришь мне такие приятные вещи, – отозвалась Мэдлин, однако в ее тоне не было ни следа колкости.
Фрэнсин хмуро посмотрела на чемоданы, все еще стоящие на крыльце, затем затащила их в вестибюль.
Мэдлин открыла дверь главной гостиной, которую Фрэнсин всегда держала закрытой, и, уперев руки в бока, огляделась.
Фрэнсин не переступила порог. Главная гостиная никогда не нравилась ей, ведь ее окна выходили на кладбище. Сколько она себя помнила, в этом огромном камине никогда не разводили огня, и стулья и столы для закусок, расставленные на потертом персидском ковре, никогда не использовались. Это была мертвая комната, и Фрэнсин никогда ничего не делала, чтобы это изменить. Ей не нравились перемены; перемены несли с собой сложности.
Она сморщила нос, когда из этой редко открываемой комнаты ударил крепкий запах застоявшегося табачного дыма. Это было странно, ведь сама она никогда не курила и ясно давала понять, что курильщикам в ее доме не рады. Фрэнсин была совершенно уверена, что ее новые постояльцы не курят, потому что иначе она учуяла бы исходящий от их одежды запах табака.
– Ты могла бы уделять дому больше внимания, – заметила Мэдлин.
