– Ничего, – Натан впервые улыбнулся. – Вот тебе подъемные. – Он извлек из папки пачку банкнот перетянутых тонкой резинкой и бросил на столик. – Здесь пятнадцать тысяч. Родными, конечно, на кино хватит. Как понадобишься дам знать. И вот ещё… – Натан подошел к инкрустированному черным деревом, яшмой и позолоченной бронзой бюро, поочередно открыл малюсенькие ящички, – что-то искал. Небольшой прямоугольник в радостной бумаге и с бантиком на боку был извлечен из последнего и водружен на стол, который Артемида за роскошность и вычурность уже успела окрестить «помпадуром».
– Это мой тебе алаверды. Подарок. Владей!
– Нее… – проблеяла Артемида, все еще крепко сжимая в руках собственное досье.
– А за бритву спасибо, – Ада действительно купила ее в подарок, но Натан так и не вскрыл упаковку. Как узнал… – Только я опасную пользую, мне привычней…
При этих словах завербованная гостья сделалась такой бледной, вроде ей уже пустили кровь, той самой опасной бритвой. Натан остановился напротив оцепеневший от страха Артемиды и оглядел ее заботливо, точно доктор платной клиники.
– Если тебе тяжело стоять, присядь. В ногах правды нет, – работодатель наложил ей на плечи свинцовые ладони и слегка придавил. Артемида плюхнулась на стул. Натан выдернул досье из ее онемевших пальцев и вложил обратно в папочку. Папочку спрятал в бюро. И продолжил с печальным вздохом:
– Правды вообще нет. Нигде. Но тема эта закрыта, потому как бесперспективная. Что загрустила? Завтра я уезжаю. На недельку. Послезавтра приходи с продуктами. Список и деньги на провиант у Маруси Аполлоновны возьмешь. Гомеопат и клизмы оплачены. Тебе только поприсутствовать.
– Это обязательно? – патронаж над бабусей не входил в её беззаботные планы. Ада не представляла себя в качестве подставки для кружки Эсмарха. Но пятнадцать штук плюс таинственная штучка с бантиком… Артемида скосила глаз на презент. – Я согласна, – и штучки переместились в её сумочку.
Они еще выпили по чашечке отвратительного зеленого чая. Из породы пакетированных. Чай пах махоркой, и вкус у него был таким же странным, точно собирали его не на высокогорных плантациях, а в ближайшем пригороде с полу, во время уборки цеха по расфасовки чайного листа.
Артемида пила его лишь из уважения к драгоценному порцелану.
Когда Натан торжественно внес на подносе прямоугольного урода заправленного кипятком и парой пакетиков, рекламные бирки которых являлись единственным украшением больнично–белых фарфоровых боков, она не зашлась от восторга. Да и пара чашек рубленного дизайна не вызвали в ней священного трепета. Но Натан настаивал на антикварной ценности, утверждая, что это «супрематизм». Ада не спорила. Высшую этимологию она поняла по-своему, когда тихо матерясь, громко прихлебывала угощение. Чашки напоминали поилки для мелких животных. У них не было ручек, чай был горячим, и Ада не могла держать чашку в руке. Чтобы хлебнуть, она всякий раз склонялась в поклоне перед, стоящей на низком столике, намоленной авангардистской чудью. И обладай Артемида хоть начатками высокой культуры, «матизм» в её устах был бы более изыскан. Натан же нахваливал и чай, и фарфор, а в промежутках пытался рассмешить гостью кошерными анекдотами.
Пыльная бутылочка, за разговором на ощупь извлеченная уверенной хозяйской рукой из-под канапе, еще хранила в себе стакана полтора коньяку. Часть жидкости перетекла в его чашку, и беседа приобрела доверительный вектор.
