Но пока ни одно зелье не смогло вернуть ей здоровья. Ференц приходил – усталый, израненный, ожесточенный, уходил – успокоенный, любящий. А детей так и не случалось.
Так прошло полгода. Эржебете становилось все хуже. Она худела, сохла, черты лица ее заострились, в глазах горело лихорадочное пламя. Черный человек приходил теперь каждую ночь. Ложился рядом, требовал ласк. И говорил, говорил о будущем. Графиня отмахивалась, отталкивала демона, пыталась защититься. Но это не всегда удавалось, и она засыпала с ощущением греха.
Эржебета думала, лжет демон, нет никакого будущего. Тело и дух ее слабеют, и скоро она освободится от этого мира. Скорее бы.
Графиня полюбила уходить из замка, подальше от суетливой Оршоли. Бродила по окрестностям, поднималась по склонам, на которых росли виноградники. Гайдуки, приставленные охранять молодую госпожу, следовали на почтительном расстоянии, не смели попадаться ей на глаза – Эржебета предпочитала находиться в одиночестве.
Она никогда не заходила в деревни, крестьяне по-прежнему вызывали у нее безотчетный ужас и ненависть. Поэтому графиня не расставалась с плетью, которую пускала в ход, стоило кому-нибудь из черни встретиться с нею взглядом.
Особая ярость рождалась в душе Эржебеты при виде крестьянских девок. Толстые, задастые, они выглядели воплощением здоровья и безмятежности. Глядя в тупые краснощекие лица, слыша простой говор и грубый смех, графиня вспоминала сестер – изящных, прелестных, аристократичных. Им было столько же лет, сколько этим животным сейчас. Но эти, никчемные, топчут землю, Агата же с Каталиной гниют в ней.
И тогда казалось Эржебете, что эти – вот именно эти – девки живут жизни, которые были отведены ее сестрам. Ее охватывал безудержный гнев, и руки сводило судорогой от желания бить – да так, чтобы кровавой пеной покрывалась тугая белая плоть.
Когда накатывало такое, графиня издавала злобный ведьмовской визг, вытягивала плетью одну из напуганных девок, резко разворачивалась и шла к лесу. Только там, в чаще, под густыми кронами, на нее снисходило спокойствие. Она могла часами слушать птичий гомон или наблюдать за юркими белками. Эржебету не пугали ни волки, ни рыси. Разве могли они сравниться с человеком в мерзости и злобе? И дикие животные обходили ее стороною, чувствуя в графине слишком опасного хищника.
Однажды, сбежав от охраны, Эржебета долго пробиралась сквозь переплетение ветвей и вдруг поняла, что заблудилась. Смеркалось, воздух густел, напитываясь сыростью, издали доносился волчий вой.
Графиня не испытывала страха перед ночным лесом. Скорее, ее охватила досада – не хотелось ночевать на сыром мху. Она огляделась, пытаясь понять, в каком направлении находится замок. Вдруг взгляд уловил слабое мерцание за ветвями.
Гнилушки? Светляки? Или огонь? Эржебета осторожно выглянула из-за дерева и увидела поляну, на которой стояла старая, полуразвалившаяся хижина. Перед крыльцом горел костер, на нем грелся, исходя приятными запахами, котелок.
На крыльце сидела женщина, помешивала варево длинной ложкой. Вокруг лежали кошки – множество черных кошек. Десять, а может, больше. Поджав под себя лапы, жмурясь, смотрели на огонь, и в глазах их плясали искорки.
Мольфарка[5], поняла Эржебета. Только они живут в диких лесах Карпат, только им преданно служат черные кошки.
Женщина бросила короткий взгляд на дерево, за которым пряталась Эржебета, спокойно произнесла:
