– Что это? Тоже риф? – спросила она, усаживаясь.
Егерь мельком взглянул в сторону сопок и скрывающейся за ними громады.
– Большой барьерный риф Хардегена, – он снова нажал на газ. – Отделяет на юге владения людей от остальной Сирены.
– Что же получается? За Большим барьерным людей нет?
– Почему же? Есть, – возразил Скворцов. – В основном старатели. Или маньяки-натуралисты. Одиночки. Их немного, они ищут, чем поживиться на абиссальной равнине. Одних привлекают полезные ископаемые, других – возможность прославиться, разгадав какую-нибудь загадку природы. Но о том, что происходит за Хардегеном, власти колонии не знают да и знать не хотят. Своих проблем хватает: от Прозерпины до Персефоны – сплошь одни проблемы. Вот, кстати, видите?
Над кораллами возвышалась решетчатая конструкция. Выглядела она чужеродно и как-то… неправильно, что ли? Словно книга в руках у Грезы. Словно Греза в руках у О’Ливи.
– Сеть радиолокационных станций, – пояснил егерь. – Колохра держит под колпаком около ста пятидесяти квадратных километров поверхности планеты. Что происходит за Хардегеном, мы знаем только по слухам.
– А как же спутники?
– Спутники? – не понял Скворцов. – Луны? Их никто толком не исследовал…
– Нет, я имею в виду искусственные спутники. Глобальное позиционирование? Гугл-Сирена?
– Нет. Искусственные спутники можно пересчитать по пальцам одной руки. Метеоконтроль, разведка ресурсов, связь с космическими станциями и флотом. Но мы с вами, кажется, о музыке говорили?
Никелированные замки кофра щелкнули, расстегнулись. Реми вынула гитару. Взяла ми-минор, дважды сильно ударила по струнам, прислушалась. Гитара строила превосходно. И, задержав дыхание, Реми принялась наигрывать полонез собственного сочинения.
Скворцов поглядел на нее в зеркало заднего вида.
– Не слышно, – сказал он минуту спустя.
Реми мысленно чертыхнулась. Что ж, играет она деликатно, а электромотор егерской колымаги жужжит, словно гигантский шершень.
Тогда она спела «Королеву лесных эльфов» – свой хит со времен выпускного класса, а потом «Две сиреневые луны» – балладу о неразделенной любви, которую она написала вчера перед сном. У Реми был высокий, немного детский голос. Голос, как обычно, чуть-чуть дрожал и почему-то срывался в кульминационной части каждой песни. И все же она исполняла достойно. Учитывая, что ей пришлось состязаться в громкости с электромотором; учитывая, что она сидела на продавленном заднем сиденье джипа, по соседству с дробовиком егеря. Да, достойно…
– А умеете песню про Немезиду? – спросил вдруг Скворцов, не позволив допеть ей рефрен.
– Зачем это – про Немезиду? – опешила Реми.
– Ну, я ведь там служил. Знаете, она примерно такая: Не-мезида! – егерь прищелкнул пальцами, – Не-мезида! – и дважды хлопнул ладонью по рулю. – У нас все ребята ее пели, не знаете? Армейская. На блатных аккордах. Просто играется. Нет?
– Я пою только песни собственного сочинения! – вздернула нос Реми.
– А популярное что-нибудь споете? Мне нравится «Ждала, проглядела очи». Умеете такую?
– Я же сказала! Я исполняю только авторские песни! – Реми стало обидно. Опять ее не хотят слушать! А «Ждала, проглядела очи» – это Греза пела в дешевом кабаре. Греза, сучка крашеная, до сих пор поет эту тупую песенку, что на двух аккордах, ее отцу! И как поет! Как богиня! Даже у Пасаделя челюсть бульдожья отвисает, и слюна, пенясь, стекает на пиджак.
