Мама не всегда помнит, что мне тридцать шесть, и я живу в Лондоне. Она часто забывает, что я работаю и что у меня был муж и ребенок. Она, похоже, даже не знает, что сегодня у меня день рождения. В этом году, как и в прошлом, она не прислала мне открытку, но это не ее вина. Мама забыла, как ориентироваться во времени. Теперь оно идет для нее по-другому, часто назад, а не вперед. Деменция украла время у моей матери, а мою мать у меня.
Понятно, что в данных обстоятельствах надо искать утешение в воспоминаниях, но мое детство лучше не копать глубоко – во избежание не того эффекта.
Придя домой, я задернула все шторы и открыла бутылку «Мальбека». Не потому, что боялась, как бы меня не увидели, – просто люблю пить в темноте. Иногда даже мне самой не хочется видеть, во что я превращаюсь, когда на меня никто не смотрит. После второго бокала я переоделась в менее заметную одежду – в старые джинсы и черный свитер – и отправилась кое-кого навестить.
Вернувшись спустя несколько часов, скинула одежду в прихожей. Одежда была вся в грязи, а меня мучила совесть. Помню, что открыла еще бутылку и зажгла камин. Села прямо перед ним, завернувшись в одеяло и потягивая вино. На то, чтобы согреться, ушла целая вечность – я очень долго была на холоде. Поленья шипели и шептали, словно у них были свои секреты, и огонь отбрасывал в комнате танцующие тени, похожие на привидения. Я пыталась выкинуть ее из головы, но, даже зажмурив глаза, по-прежнему видела ее лицо, ощущала ее кожу, слышала ее плачущий голос.
Помню, что увидела под ногтями грязь и пошла в душ отмываться, прежде чем идти спать.
Мой телефон опять жужжит, и я понимаю, что меня разбудило. Сейчас раннее утро, за окном квартиры так же темно, как и внутри, и стоит зловещая тишина. Я стала скорее бояться молчания, чем просто слышать его. Оно наползает на меня, часто прячась в самых громких уголках моего мозга. Прислушиваюсь – ни машин, ни пения птиц, ни звуков жизни. Ни грохота бойлера, ни бормотания сети древних труб, которые тщетно пытаются согреть мой дом.
Пристально смотрю на мобильник – единственный свет в темноте – и вижу, что меня разбудило сообщение с экстренной новостью. Экран отбрасывает неестественный отблеск. Читаю заголовок – в лесу нашли тело женщины. Не уверена, что я уже проснулась. Комната кажется еще темнее, чем раньше.
И тут телефон начинает звонить.
Я отвечаю и слушаю, как Тощий инспектор извиняется за столь ранний звонок. Он спрашивает, не могу ли я прийти и провести программу.
– А что случилось с Кэт Джонс? – спрашивает голос, очень похожий на мой.
– Мы не знаем. Но она не вышла на работу, и с ней никто не может связаться.
Маленькие кусочки, на которые я вчера распалась, начинают сползаться и собираться воедино. Иногда я теряюсь в собственных мыслях и страхах. Загнанная в мир тревоги, которая, как я знаю в глубине души, существует только в моей голове. Беспокойство часто заявляет о себе громче, чем логика, и, если долго представлять себе худшее, оно может стать реальностью.
Когда я не отвечаю на первый вопрос, Тощий инспектор задает следующий:
– Мне в самом деле жаль тлевожить вас, Анна. Но мне по возможности надо знать сейчас, сумеете…
Благодаря дефекту речи я ненавижу его не так сильно. Я точно знаю, что собираюсь сказать, поскольку репетировала этот момент в своем воображении.
– Конечно, я никогда не подводила коллектив.
