Его три желания - страница 8

− Так, пойдемте в мой кабинет и поговорим, − она буквально берет меня под локоть и чуть ли не силой тащит на первый этаж.

Успокаивает лишь одно, что дети на занятиях и из-за этого мы никого из сотрудников не встречаем. Секретарша в приемной смотрит на нас с удивлением, что через секунду сменяется на явный интерес, но ничего не говорит.

− Катя, нам черный крепкий кофе, − и ведет меня дальше. Отпускает меня лишь за порогом. – Крепкий, − с нажимом повторяет ещё раз, после занимает одно из кресел вокруг журнального столика, игнорируя рабочий стол.

− Я уже сообщила родителям, что в группе их детей появился новый воспитатель. Думала, да что думала, была уверена, что тебе работа так необходима. И надеялась, что ты нас не бросишь, несмотря на трудности. Так что слушаю, − и директор смотрит на меня таким взглядом, что я понимаю, пока не расскажу всё под чистую, меня отсюда не выпустят.

Но не успеваю и слова молвить, как в кабинет заходит Катя. Неспешно расставляет чашки с кофе перед нами и не слишком торопиться уходить.

− Катя, можешь идти, − Татьяна Анатольевна понимает её любопытство, поэтому быстрее выпроваживает подчиненную.

− Простите, мне действительно очень нужна эта работа. Была нужна, но, − я сглатываю, не зная, как сообщить о близких отношениях с опекуном одной из детей. – Но у меня близкие отношения с родителем одного из детей. Точнее, были отношения.

И я прячу глаза. Такое не поощряется, какой бы век не был на дворе. Работники, относящиеся к образовательному процессу, должны быть безупречны во всём. Как роботы. Не иначе…

В кабинете наступает оглушительная тишина, что давит на виски. Мне хочется зажать уши руками, я еле сдерживаю рвущиеся наружу слезы, но, тем не менее, нахожу силы поднять глаза.

− Кхм… Я даже не знаю, что сказать, − Татьяна Анатольевна обескуражена моим признанием. Даже можно сказать – шокирована.

И до меня только доходит, в чём я призналась. Я впопыхах стараюсь объясниться более точно, что раньше этот «родитель» был не иначе как родной добрый дядя, что, возможно, баловал племянницу подарками, да и только. Плечи директрисы опускаются, и она облегченно выдыхает.

− Фух! Ну ты и напугала меня, − она отпивает кофе. – Сама знаешь, у нас не любят тех, кто влезает в семью. Даже презирают. В начале я так и подумала. Ну раз всё это было так давно, я думаю, что уже не имеет значения. Или я ошибаюсь?

Татьяна Анатольевна смотрит на меня в упор, ожидая ответа. Только какого?

Я и самой себе не могла ответить на этот вопрос. По факту, у нас всё закончилось. Но остыли ли чувства? Окончания всего добилась я своими собственными руками. Во-первых, не сказала ему о болезни, скрывала за всё время нашего с ним знакомства и общения. Во-вторых, запретила всем впускать Марка ко мне в палату, когда я оказалась в больнице после приступа, и тогда же он узнал о моей болезни. Огородилась от него. В-третьих, уехала на лечение в другую страну, не предупредив его. Не попрощавшись и не объяснившись ни в чем. Разве так поступают с любимыми людьми?

Там, на чужбине, среди незнакомых мне людей, между четырёх белых стен, я старалась не думать о нём. Мне было чем заняться. Чтобы общаться с персоналом, я учила их язык. Первое время мне помогала девушка переводчик, со временем начала справляться сама. Да и времени не было на страдания или на обдумывание своих ошибок. Меня всё время звали и водили на процедуры, также меня выворачивало и от боли, как и от таблеток. В эти моменты не думала ни о чём. Да что там думать, я в такие моменты мечтала лишь об одном, чтобы не чувствовать эту чёртову боль. В те минуты мне и дела не было до Марка. Да и вообще до никого и ничего.  Я мучилась. И чуть ли не проклинала тех, кто настоял на моём лечении… Я понимала, что они хотели, как лучше, но боль лишала трезвого ума и разума…