- Прости! – шепчу, потому что голос сейчас лишний, да и осипла вдруг моментально, - я не дождалась тогда. Тебя на перевязку забрали, а мне на автобус надо было. Я далеко живу. А потом пожар у соседей, и работа. У меня ещё одна работа, - я всё бормочу и не могу остановиться. Мне почему-то становится очень важно, необходимо объясниться и оправдаться перед чужим человеком, который вдруг стал совсем не чужим, – я ещё не ухожу, ты не бойся!
Он всё это время, не больно, но очень крепко сжимает меня в своих медвежьих лапах и сопит в плечо, так что рукав уже мокрый, а я испытываю настоятельную необходимость взглянуть в его лицо, чтобы определить, он меня понимает или нет. И обхватив его большую голову, пробегаю ладонями по колючим щекам, а потом слегка приподнимаю подбородок. Взгляд!
Ни один мужчина не глядел на меня так! Впервые в жизни ощущаю себя красавицей, принцессой, богиней! Потому что в его одурманенных восторгом глазах читается такое счастье, что трудно передать словами! Не знаю, что он там понял, услышал из моих оправданий, но, похоже, прощена и похоже… сражена!
Сражена признанием самой себе! Плюхаюсь рядом с Костей на кровать, и молчу. Теперь мы оба не в силах говорить: он-то понятно, а мне тоже сказать больше нечего. Наверное, моя физиономия – отражение Костиной, такая же дурная улыбка, которую нельзя укротить или спрятать, губы сами расплываются.
Представляю наш глупый вид, когда Лёха, заглянув в дверь,
- Я, это!.. – тут же затворяет её, и оттуда доносится, - точно, лишний!
Несвоевременное Лёхино вмешательство, однако, возвращает меня в реальность,
- Как ты? – спохватываюсь и стараюсь разглядеть изменения, произошедшие с моим подопечным за три дня отсутствия. И с удовлетворением замечаю, что они есть! Он явно посвежел, и щёки, кажется, не такие впалые, и подглазины тёмные стали меньше. Тело, что открыто в глубоком вырезе майки и руки очистились от расчёсов, - как ноги? Больно?
Мотает отрицательно головой, хотя всё по щиколотки умотано толстым слоем бинтов, кое-где пропитавшихся жёлтым фурацилином.
- Я тебе ватрушек принесла, - спохватываюсь, - ещё тёплые! Давай чай согрею? – уже поднимаюсь, чтобы включить чайник. Как здорово, что в этой палате он есть, - но Костя останавливает и утягивает за руку, чтобы вернулась на место. Не отпускает, подносит к губам и начинает медленно и нежно целовать.
Никогда, даже в шутку, мне никто не целовал рук. А он уже во второй раз! Да, как! Моя крошечная ладошка утопает в его огромных ладонях, а он держит её словно хрупкую драгоценность обеими, и будто бы боится уронить или разбить. У него горячие руки, а губы!
Каждый поцелуй его мягких нежных трепетных губ, проникая сквозь поры моей кожи, сносит сознание куда-то в такие дебри необъяснимого счастья, что я не в силах сообразить, где это я, и с чего бы?!
Никто меня сегодня ничем особенным не обрадовал и не подарил неожиданного подарка. Отчего же этот восторг в груди так невыносимо сладок?! Почему от этой нежности хочется смеяться и плакать одновременно? Отчего кажется, что цепочка медленных совершенно целомудренных поцелуев от ладони до запястья, перевернула мой мир и смыла равнодушный покой последних унылых времён ко всем чертям?
И почему так хочется, чтобы он никогда не останавливался, поднимаясь по руке всё выше и выше?!
В это время, как всегда в такие моменты, что-то происходит некстати. А именно санитарка с креслом-каталкой вкатывается, как на тройке, отчего я скорее забираю руку, а Костя очень нехотя её отдаёт,
