За свою, пусть даже короткую жизнь, я наслушался о трусливости власть имущих, об их беспрецедентных материальных затратах на личную охрану и других силовых структур, значительно превышающих расходы на социально значимые государственные программы. Проявляя жестокость к политическим конкурентам и противникам, сами они никак не могут смириться с личной смертью. Не верят ни в бога, ни в загробную жизнь, поэтому конец света для них ассоциируется только с собственной смертью. Понимают ненависть обворованного народа и поддержку ищут в созданном ими ближайшем окружении. Это особая когорта – не афиширующая, но присвоившая право распоряжаться судьбами граждан всей страны. В моем понимании, желание смерти другим людям должно соотноситься только с собственной готовностью умереть, иначе – подлость и трусость без права руководить другими людьми. Приятно сознавать, что у меня не было и капли страха за личную жизнь. Подумаешь, закопают тело в землю, я верил в Высшие силы и собственное бессмертие в памяти народной. Часто говорят, никто не дал право гражданину убивать себе подобного, всем известна монополия государства на убийство. Еще известно право государства распоряжаться народным достоянием, поэтому худшая и самая изворотливая часть населения стремится к власти. В голову не приходит сомневаться в железной логике. И я выискивал не людей, а только их подобия с нравственными извращениями, тщательно скрываемыми от бдительного ока блюстителей общественного покоя. И все потому, что не сомневался в истинной цели моего дарования. Иногда появляется желание устроить фарс или комедию. Но как!? Друзья и близкие родственники жертв хотят получить хоть какую-то моральную компенсацию за утраты. И здесь я не свободен, есть продиктованная воля народа. Я не могу опуститься до пустых и чванливых законодателей, которые вкусно едят и сладко спят. Мне нужна объективность, а не желание близкого родственника иметь неиссякаемый источник благ, недоступных простым гражданам.
В своих размышлениях и планах я не перекладывал всю ответственность на мифические Высшие силы, о существовании которых можно было только фантазировать. Это то же самое, как обращаться к тому, не знаю – кому. И я не трусливое животное, чтобы снимать с себя личную вину по примеру гитлеровских солдат. Приказ должен быть понятным и принятым с моральной точки зрения. Логично всех их считать соучастниками преступлений, как и соратников всякого тирана. То есть все гитлеровцы – подельники в преступных деяниях, как и власти России в ограблении собственного народа. Конечно, поделиться с кем-нибудь своими нравственными терзаниями я не мог, поэтому процесс моего духовного созревания, как единственного непогрешимого существа на планете, происходило мучительно долго. Немаловажно было также то, что мои карательные функции никак не были направлены на пустяшные прегрешения или месть, в них я видел единственное средство достичь справедливости. Даже, казалось бы, при полной уверенности в виновности субъекта я старался освоить единственную спасительную для него фразу: Но ты умрешь только в том случае, если ты действительно виновен и не заслуживаешь снисхождения. Таким образом я полностью исключал даже маломальскую ошибку в своем приговоре. Как-то опомнился от медитаций, посмотрел на себя со стороны и увидел необратимость происшедших процессов в моей психологии. Черты моего лица приобрели прекрасную выразительность, взгляд стал светлым и твердым, как сталь. Часто говорят о человечности, имея ввиду мягкость к ближним своим или, как принято считать, толерантность. Я не лишился великих человеческих достоинств, но в моем видении мира сказывались незримые весы правосудия, для которого не существовало родственной избирательности или преступного попустительства. По сути, я был готов к практической реализации своих возможностей, искал надежный повод для проверки их в действии. Прежде всего, в моих поступках должно присутствовать милосердие, то есть уничтожение истинных врагов человечности и бережное отношение к немощным людям.
