Жена поповича, Машенька, Климке понравилась, тихая и добрая, не то что попадья. Только житье у нее с Игнатом трудное получилось, не по ее нутру. Она, Никита говорил, учительствовать хотела, школу думала в Пёсьем открывать, но Игнат быстренько ее окоротил, а попадья к хозяйству пристроила.
Известно, неурожай от Бога, а голод – от людей. Кто семенное зерно в долг брал, вообще к весне без хлеба оставался, а брали не только у Игната, но и у старосты, и у Пашки Дурнева, и у помещика Мерлина. Староста и Пашка Дурнев согласились на передел: от должников себе земли оттяпали. Да и как с ними не расплатиться – в селе болтали, будто Фомка Кривой отказался долги платить, так зятья старосты так его отделали, что он еле жив от них ушел. После уж никто против передела не возражал.
Попович тоже был не прочь землицей долг принять, но тут мир воспротивился – земля-то общественная, что Игнату уйдет, назад не воротишь. Ругался Игнат на общество, круговой порукой грозил, да чай долг перед поповичем – не недоимки по выкупным платежам, посмеялись над ним только на сходе. В общем, взял с должников скотиной, а скотина в тот год ничего не стоила – бескормица.
Со всеми это дело как-то тихо прошло, только с Провом Власьевым шум случился. Жена его через все село за коровенкой своей тощей бежала, голосила, на шею то буренке, то мужу кидалась. Пров и домой прогнать ее не смеет, и корову не может не отдать – идет, в землю глядит, еле ноги переставляет.
Отец Андрей в то время похмельной хворостью маялся, на крыльце сидел. Вой бабий услыхал – зажал уши руками, перекосился весь. Климка-то у ворот на Прова глаза пялил – любопытно же, что за шум такой на все село. Глядит – бежит Никита сломя голову, Власьевых обгоняет, а в руках у него полный стакан. Он его одной рукой держит, а другой сверху накрывает, чтобы не пролить. Подбежал к Климке, запыхался, сует стакан:
– Иди, поднеси батьке… Не видишь – плохо ему.
А Пров уж к ворота́м подходит.
Отец Андрей обрадовался, ожил сразу. Взял водку – а руки трясутся, того и гляди стакан выскользнет.
– Благослови тебя Господь, – сказал Климке с чувством и перекрестил левой щепотью. На дверь оглянулся: не смотрит ли попадья? Влил в себя водку, позеленел сперва, рот ладошкой зажал. Потом выдохнул, довольный.
А тут на двор как раз Пров коровенку заводит, баба его на крик кричит:
– Не дам! Режьте меня, не дам! Изверги! Детей пожалейте, лихоимцы! Разбойник и тот последне не забират! Где ж видано, чтоб за мешок зерна – корову!
Отец Андрей глядит открывши рот и глазами хлопает – ему Игнат забыл о должниках рассказать, а он и рад, что дела без него устраиваются. Встал поп, прокашлялся, а баба Власьева на коленки перед ним плюхнулась, носом в грязь:
– Батюшка, ни погуби детуши-и-ик! Пожалей, заступник, дай срок – вернем зерно.
Ох и рассердился отец Андрей, когда ему все растолковали! Игната поленом по спине отходил, чуть со двора не погнал. Не только коровенку – все должникам велел вернуть. Бумаги порвал в сердцах, а как до новых дошло, так он уж на ровном месте не стоял – нашлось в тот день немало доброхотов, наливали отцу Андрею, заступнику и избавителю, и стар и млад.
Попадью от жадности чуть удар не хватил, неделю на Климке злобу вымещала – прознала, кто отцу Андрею тот злосчастный стакан поднес. А Никита руки потирал: удалось ему Игната посрамить.
* * *
Петр Маркович не стал терять напрасно время и дожидаться доктора, поехал в Пёсье, поговорить с теми, кто накануне в кабаке слышал похвальбу Мятлина.
