Она торопилась. Ей было жалко дядю, томящегося в кукурузе, – до того высохшего без единой капли воды, что он не мог поднять ноги, чтобы идти самому. Он лежал, стонал, и лицо у него было сухое и морщинистое, губы – слипшиеся, потрескавшиеся, глаза – жёлтые и глубоко впавшие… Вообще-то дядя ей совсем не понравился. Он даже напугал её. Но он просил о помощи. И Любочка видела, что ему, и правда, надо помочь, – она поспешила в деревню за чашкой или банкой с колодезной водой.
Любочка, пятилетняя девочка, торопилась. Её простенькое лимонное платьице – светлое пятнышко, катящееся по дороге к первому дому Тумачей, и за ним поспевают тёмно-русые волосы, достающие до середины спины девочки. Дом был чужой, совсем чужой. Никто не знал его хозяина. Когда-то в нём жила бабулька, но она давно умерла, – Любочка её не видела. С тех пор в доме никто не поселился, и он опал, как дряхлый старец, от неимоверной тяжести опустивший плечи, покосился, словно проваливаясь под землю. Загородку давно растащили, а то, что от неё осталось, было никому не нужно – всё равно гниль да труха. Пространство вокруг дома заполонил высокий, неприступный для Любочки, бурьян. Этот дом стоял выше остальных, и как только девочка просеменила мимо него, она начала спуск под бугорок. Колодец был почти посередине деревни, прямо на проезжей части, которая обрывалась у последнего дома, а возле колодца расширялась, обозначая простор, достаточный для того, чтобы это место жители называли «площадью» и, усмехаясь, добавляли: «С фонтаном».
При себе у Любочки ничего не было, во что можно налить воды.
Она покрутилась на месте – ничего не приглядела. И бросилась к себе во двор – уж там она обязательно что-нибудь сыщет, и желательно ненужное, чтобы не осерчала бабушка или не заругался дедушка.
Она прошмыгнула в распахнутую калитку.
На огороде копошились дедушка с бабушкой, а за забором деловито стучал молотком Бориска.
– Дед, Любаша объявилась, – услышала внучка радостный голос своей бабушки, Лидии Николаевны Теличкиной, и – перепугалась, потому что дядечка строго-настрого наказал никому о нём не говорить, он взял с неё слово! Это затрудняло дело.
Она развернулась и помчалась к калитке.
– Любочка, куда же ты? – закричала бабушка.
– Я к Бориске, – звонко отозвалась Любочка и скрылась.
Дед со старушкой успокоенными вернулись к своим занятиям.
Бориска что-то мастерил возле низкого сарая, выложенного из вымазанных смолой брёвен, и от того чёрного. Любочка любила Бориску и доверяла ему. Она всегда во всём на него полагалась, потому что он никогда не подводил. И почему-то теперь она подумала, что тайна о дяденьке на Бориску не распространяется, поэтому она тотчас всё ему поведала и попросила нужную тару с водой.
– Какой такой дядя в кукурузе? – насторожился Бориска. – Чего он там делает? Почему сам не идёт, если так невмоготу и хочется пить? Уж как-нибудь доплёлся. Авось, не далеко.
– Боря, ты не спрашивай меня. Я обещала. Он ждёт. Я пообещала, совсем никому о нём не говорить, – выпалила раскрасневшаяся, вспотевшая от быстрой ходьбы, сменявшей утомительный бег, девочка.
– Что? Как это, никому не говорить? Что за тайны? Никуда ты не пойдёшь! – Боря отложил молоток и взял Любочку за руку, чтобы отвести её домой под надзор деда и бабушки.
Любочка захныкала.
Бориска оцепенел.
Она никогда не плакала по его вине. Никогда.
Борис отпустил руку девочки.
