Саша терпеливо дожидался их прихода.
Минуты таяли. Родителей не было.
Саша стал волноваться, предвидя пьяный галдёж, жалобы, недовольство – склоку.
В половине седьмого он услыхал двух женщин, разговаривающих у колодца на повышенных тонах. Один из голосов был ему особенно неприятен – это был голос матери. Существовало две причины, способные объяснить её дурное настроение: либо она выпила, либо не смогла увести из Житнино отца, куда-то намастырившегося с дружками. Последнее означало, что отец придёт часом-тремя позже и будет под «мухой», и неизбежен скандал, в эпицентр которого обязательно вовлекут Сашу. Чтобы проверить последнее, мальчик взял лейку с водой – вроде как он идёт к грядке с петрушкой для поливки, – дошёл до забора и осторожно посмотрел, что делается возле колодца и нет ли где-то рядом отца.
Мать разговаривала с Хромовой Евдокией, бабкой Кати, которая выползла на улицу, по-видимому, испить холодной колодезной воды, в надежде изгнать похмельную хворь. Мать Саши в который уже раз отвечала, что сегодня не видела её дочь, со вчера затерявшуюся в селе. И они перескочили на отца Саши, прогнавшего жену под предлогом, что он проворачивает в Житнино важную сделку, полезную для благосостояния семьи.
Саша отправился поливать грядки.
Он действовал споро, слаженно – привычно, – высокий, густо усеянный веснушками белёсый мальчик с большими ушами, выпученными голубыми глазами, с широким ртом, пухлыми губами, ширококостный, с голым торсом, загорелый, мускулистый: чем больше он успеет сделать, тем больше у него шансов избежать придирок матери и убраться со двора до появления отца.
Мать без слов прошла мимо сына. Она несла две нагруженные продуктами сумки, отдуваясь, потная, и затерялась за стенами избы. Татьяна Михайловна, попив чайку и переодевшись, через двадцать минут вышла на воздух и встала громоздким изваянием возле бочки с водою, из которой Саша наполнял лейку. Она скроила строгую физиономию, сплющив такие же как у сына полные губы так, что они выпятились далеко вперёд, отчего подбородок утоп в двух жировых складках под шеей, вроде как вовсе исчезнув с её круглого лица.
Сын споро работал.
Татьяна Михайловна не нашла, что сказать, и двинулась по огороду, прикидывая-оценивая, что и где надлежит сделать.
В половине восьмого перед домом остановился самосвал. Громко хлопнула дверца. Машина отъехала, чтобы пристроиться в накатанную колею у дома Потаповых. Послышался надтреснутый бас Михаила Борисовича Кулешова, обращающегося к сыну:
– Ты всё ещё поливаешь? Пора бы закончить. Небось, нас дожидался? – Не получив ответа, он продолжил. – Нас дожидаться нечего. Не маленький, должен понимать и мочь самостоятельно управляться с хозяйством. Дел у меня и без этого навалом. Я не прохлаждаюсь. Я думаю. Думаю, как в семью принести денег… да побольше, побольше, вот так… ага!.. ну, поливай, поливай, да не забудь натаскать воды на завтра, слышишь?
– Угу, – отозвался Саша, а сам между тем подумал: «Знаем мы, что у тебя за работа: воруешь так, что не спится ночью. И не потому не спится, что мучает совесть, а потому, что ещё много остаётся тобою неподобранного, а сразу всего не унесёшь. Вот руки и зудят, хотят они до всего добраться, всё захапать». – Саша окунул лейку в бочку.
– Явился, – завела тем временем давно заезженную пластинку мать. – Не запылился? Никак на ногах стоишь? Надо же! – съехидничала она.
