Екатерина I: от прачки до самодержицы - страница 8

– Конечно, ты останешься здесь. Мы позаботимся о тебе. Отдохни теперь. Придёшь в себя, и будем решать, что делать дальше, когда твой муж вернётся.

Следующие несколько дней Глюк почти не выходил из своей коморки, где всё время молился. Его мучала совесть. Он считал себя виноватым в том, что со мной произошло. В попытках утешить, я несколько раз подходила к его двери и заговаривала с ним, но ответа не следовало. Не понимает ведь, что своим молчанием делает мне ещё хуже. Каждый раз, увидев незажившие следы от ран на моем лице, он гневался на себя. Даже, когда я полностью оправилась, пастор не переставал корчить гримасу боли при виде меня.

Напряжённая обстановка в доме была не только по поводу случившегося со мной. Сейчас весь город обеспокоен нашествием русской армии. Они вот-вот захватят нашу крепость, а если это произойдёт, то Мариенбург будет подвергнут разорению. Наше ополчение передало, что московиты семимильными шагами приближаются к городу. Латвийские солдаты то и дело возвращались обескровленные, раненные и полуживые. Я не знала, жив ли мой муж, о нём ничего не было слышно.

Надежда на удержание Мариенбурга день ото дня сводилась к нулю. Так, вплотную подойдя к нашей крепости, русской армии всё же удалось её захватить. В городе начался хаос, русские бесчинствовали: убивали мужчин, насиловали женщин, забирали всё имущество у народа, не оставляя ничего. Несчастные, подвергшиеся разорению, приходили к нам, пастор принимал всех и обеспечивал им кров. Здесь каждый чувствовал себя под защитой. Даже жестокая русская армия не решалась посягать на дом священнослужителя.

Глюк каждый день ходил в шатер к генералу русской армии просить пресечь дикое поведение среди армии в отношении мирного населения, но ни одна его попытка не увенчалась успехом. Фельдмаршал то совсем не впускал пастора в свой шатёр, то безучастно выслушивал, но ничего не предпринимал. Жизнь в городе словно остановилась, каждый боялся выйти из дома. Когда давление народа на пастора стало усиливаться, он решил действовать по-иному, было принято решение идти к генералу большой толпой в надежде, что он не сможет отказать целому скоплению людей. Всего желающих собралось четыре десятка человек, в том числе все, кто находились под покровительством пастора. Мне эта затея казалась сомнительной. Не думаю, что к мнению простого народа станут прислушиваться.

Когда толпа всё же ворвалась в шатер, генерал сидел за столом и лениво строчил что-то в своих бумагах. Этим человеком оказался мужчина лет пятидесяти. Выглядел он, правда, плохо. Я бы приняла его за старика, если бы не знала его возраста. Мужчина был достаточно высок и толст. Седые засаленные волосы беспорядочно торчали на лысеющей голове. Широкие брови, большие глаза, аристократический нос, тонкие губы – всё передавало его суровый нрав. Генерал был хорошо одет, на нём был тёмный мундир. Он спокойно поднял голову на пастора, кинул взгляд на всех остальных и невозмутимо продолжил свою работу. Казалось, он вообще не слушал вдохновенных речей служителя храма.

– Я прошу Вас, благородный генерал, прекратить бесконечные потоки безобразного поведения со стороны вашей армии, – так закончил свою молву пастор.

– Ну что Вы столь негостеприимны. А знаете ли Вы, что армия русского государства самая сильная. Таких людей, как у нас во всем мире не сыщите. С такой отвагой в бой идут. Герои! Они долго воевали, несколько месяцев не видели своих жен, теряли друзей на полях сражений, а теперь им просто хочется отдохнуть. Да, нравятся им ваши женщины, вон какие миловидные, черт бы их побрал. Что я им откажу что ли. Не враг я своим солдатам, в конце концов, – с этими словами фельдмаршал встал с места и легким движением руки продемонстрировал свое нежелание с нами больше говорить.