Девушка, которую звали то ли Катей, то ли Машей, продолжала пробираться по тесному проходу и, едва миновав Киру с компанией, вдруг пошатнулась на каблуках и задела плечом стоявшую рядом девицу. Красное вино, как в замедленной съемке, опрокинулось на ее шубу и медленными кровавыми каплями стало стекать вниз.
«Как символично! – во всеобщем переполохе подумала Кира. – Кровь на соболином меху». Сначала ей даже понравилась такая аллегория, но потом она неожиданно напомнила ей давнюю поездку на остров Борнео. Там один из домов в исторической аборигенской деревне был полностью «декорирован» человеческими костями, черепами и скальпами с запекшейся кровью.
– Чем мы лучше убогих аборигенов? – произнесла Кира вслух.
– Sorry?7 – подставил ухо датчанин.
– No, no, I’m talking to myself. Just to myself.8
– Oh, I see. You should be tired.9
– Yeah, I’m sick and tired…10 – буркнула она и сердито оглянулась по сторонам.
Ей не были свойственны резкие смены настроения, поэтому сейчас она сама удивилась своему поведению. Оправдываться Кира не любила, поэтому резко пошла к выходу, подав знак бармену, чтобы выпивку записали на ее счет. А датчанин, вероятно, сделал очередной вывод об этих «крэйзи рашнс»11.
Кира буквально выдернула свою шубу из рук гардеробщика и вышла на улицу. Такси в «Красном Октябре» ловить негде, поэтому она тихо поплелась в сторону моста, все еще держа шубу в руках. Было холодно.
Ее удивило, что она не слышит своих шагов. «Наверное, сегодня была слишком громкая музыка», – подумала она сначала, но, взглянув под ноги, увидела мягкий, искрящийся, никем не тронутый снег. За те три часа, пока Кира находилась в клубе, все успело измениться. «Похоже, и я успела», – подумала она. Но не это занимало ее сейчас. Кира смотрела на свою шикарную, достойную Голливуда шубу, на шелковую подкладку, переливающуюся от фиолетового к алому, и в ее голове прыгали, сменяя друг друга, страшные картинки. То те самые человеческие черепа – трофеи людоедов, то лица извергов-китайцев, обдирающих шкуры с живых кошек; потом образы стали еще ужаснее: в клетках вместо кошек сидели люди, от животного ужаса пожирающие сами себя – лишь бы умереть раньше, чем за ними придут. «Почему мы осудили и остановили тех, кто кичился людскими скальпами, а восхищаемся теми, кто носит на себе скальпы животных?» Она еще раз взглянула на свою шубу, швырнула ее в сторону и пошла дальше.
Таксист посмотрел на Киру с подозрением и на всякий случай спросил:
– А деньги есть?
– Есть, – успокоила Кира, и они покатили по тихой, как никогда, Москве.
За эти пятнадцать минут дороги Кира успела испытать настоящую боль. Она вообще глубже и острее ощущала боль, чем радость. Кира сидела на заднем сиденье и плакала. Все ее тело, всю кожу покалывало, она буквально пропиталась тем ужасом, который испытывает любое существо – неважно, животное или человек, когда знает, что сейчас придет тот, кто решил за него, что ему будет адски невыносимо, разрывающе больно и что просить о пощаде бесполезно, ведь вокруг тысячи таких же обреченных и никто не заметит отсутствия на этой земле еще одной души.
Да, подобные фатальные образы ей являлись значительно ярче, живее, реальнее. Она чувствовала чужую боль в полном объеме, а вот радость касалась ее лишь вскользь. Боль проникала внутрь как внутривенная инъекция, счастье было для нее только туманом, который быстро рассеивался.
