Экология русского языка - страница 12

Еще вопрос, на который мне хотелось бы обратить внимание читателей, это вопрос о научной легитимности лингвоэкологии, поскольку она до сих пор находится в состоянии полупризнанности. Это обстоятельство является следствием разного понимания лингвистами сущности языка: «Лингвист, принявший концепцию об имманентной сущности языка или <…> поставивший себе целью описать организацию его внутренней структуры, не станет обращаться к фактам и аргументам внеязыковой сферы, полагая их несущественными для данного типа исследования <…>. Напротив, языковед, рассматривающий свой объект как систему, которая функционирует во времени, в пространстве и в обществе, будет стремиться учесть это взаимодействие и иначе определит существенность фактов и явлений, отбираемых для описания и теоретического осмысления» [Степанов 1988: 55].

Кроме того, существует распространенная точка зрения, рассматривающая язык как саморегулирующуюся и, следовательно, самоочищающуюся систему. Отсюда у лингвистов разные точки зрения на экологическую ситуацию с русским языком, подчас противоречащие одна другой, например: «Для нас сейчас актуально лишь то, что и в разговорном, и в книжном языке много избыточности, устаревающего и новейшего, необходимого и ненужного, прекрасного и отвратительного. <…> Борьба за однозначную, устойчивую норму стала казаться бесперспективной, суетной, кроме разве чисто учебных ситуаций. Коварство вольнолюбиво-освободительных устремлений покушается на объединяющую роль твердого канона конкретных слов, форм и других единиц выражения, который только и способен удержать язык от рыхлости и развала, блюсти историческую преемственность, взаимопонимание, национально-языковое сплочение» [Костомаров 2012: 14–17]. Ср.: «Язык – это самонастраивающаяся система средств (лексических, морфологических, синтаксических, стилистических). Она живет по своим законам, хотя и подвержена непрямому действию внелингвистических факторов. Непрямому – потому что языковая система представляет собой фильтр, причем очень надежный. Его преодолевает только то, что соответствует структуре и законам самого языка, то, что целесообразно с этой точки зрения, а не с позиций нашего вкуса и предпочтений» [Константинова 2014].

Иногда подобного рода противоречивые суждения оказываются в одном и том же тексте. Так, в учебном пособии А. Т. Хроленко и В. Б. Бондалетова «Теория языка» (М.: Флинта: Наука, 2004), в главе 17 «Экология языка» можно прочесть такие суждения: «Сейчас много размышляют о причинах деградации русской речи. Циничное использование языка для пропагандистских целей лишило язык жизни. Именно в официальных письменных текстах наиболее очевидна деградация русского языка» (С. 397); «Русский язык попрежнему “велик и могуч”, его лексический инвентарь, запас выразительных средств и возможностей колоссальны и продолжают расти. Русский язык (выделено авторами цитируемого текста. – А. С.) как коммуникативный феномен не требует никакой защиты – ни юридической, ни моральной. <…> Моральной, филологической, а иногда и юридической защиты требует наша речь» (С. 399); «Защита языка – дело коллективное, национальное, но эффективной она может быть только при условии личной активности каждого носителя языка» (С. 400).

Эти разночтения не отменяют того факта, что в конце концов системные изменения в языке происходят под влиянием изменений в речи, когда последние приобретают массовый и долговременный характер, а состояние речи, в свою очередь, зависит от состояния творящего эту речь социума. В силу всего сказанного выше полагаю, что ситуация с русским языком и русской классической литературой, сложившаяся в современной России, не дает оснований для безмятежного существования филологов-русистов. Думаю также, что количество и уровень имеющихся лингвоэкологических исследований побуждают согласиться с теми, кто считает, что «сегодня о лингвоэко-логическом направлении (“эколингвистике”) можно говорить не в терминах гипотетического будущего времени, как о лакуне в лингвистике, а как о научной отрасли, заявившей свои права на самостоятельное существование и занявшей определенную лингвистическую нишу» [Панченко 2012: 124–125]. Причем соглашусь с тем, что «экологический подход правомерен не только в предельных, критических ситуациях. Он может рассматриваться как необходимая гарантия от возникновения таких ситуаций, когда лингвисту не остается ничего иного, как констатировать гибель языка. <…> Лингвоэкологический подход актуален и в плане языковой прагматики, где имеют место современные проблемы информационной безопасности и языкового насилия» [Шапошников 1998: 226].