– Просто аллергия, – сдалась Селена. – Голова раскалывается.
Они с Бет дружили давно. Когда обеим было чуть за двадцать, они работали журналистами в небольшом издательстве. Через что они только не прошли: парни, расставания, смерть родителей, встречи с теми единственными, свадьбы, беременность, рождение детей, развод Бет, Микаэла – подруга, которую у них отнял внезапный сердечный приступ.
Бет кивнула и, сочувственно улыбнувшись, сжала ее руку. Мгновение она всматривалась в Селену, но затем продолжила копаться в электронной почте на телефоне. Ее идеальные ярко-розовые квадратные ногти, гипнотически постукивающие по сенсорному экрану, сверкали под стать бриллианту в кольце, которое она купила себе после развода.
– Дай знать, если захочешь поговорить, – непринужденно бросила Бет. В переводе это значило: «Если не хочешь рассказывать, что происходит, – ничего. Я с тобой».
– Все хорошо, – снова соврала Селена. – Правда.
– Как успехи Грэма в поисках нового места? – В переводе: «Когда твой муж-неудачник вернется на работу?»
– Пока ищет.
Бет бросила на нее короткий взгляд и снова уставилась в телефон. Она недолюбливала Грэма. Никогда не говорила этого вслух – но Селена все понимала по тону, с каким она произносила его имя, по выражению ее лица на общих встречах. Они не были обязаны любить мужей друг друга – хватало обычной вежливости. Видит бог, Селена почти десять лет терпела, натягивая улыбку, теперь уже бывшего мужа Бет Джона – властного жмота и изменщика. Вежливость была золотым правилом дружбы. И не только дружбы. Будь люди вежливее, мир был бы куда лучше. Вторым правилом было позволять друзьям иметь секреты. И поддерживать их, когда все летит в тартарары.
В те тартарары, в которые все полетело вчера.
Весь день она старалась не думать о скандале с Грэмом. Она вспомнила собственный голос – тихий из-за спящих детей, но дрожащий от ярости. Она никогда еще не слышала его таким. Добела раскаленным. Вспомнила свои слова. Вспомнила его – болезненные, как удары по почкам. Какая некрасивая сцена. Когда в них появилась вся эта язвительность, вся эта злость друг на друга, ядовитой плесенью разъедавшая их союз? Черная гниль, разросшаяся под сорванными ими обоями. Заполонившая все.
– Папа не позвонил пожелать нам спокойной ночи, – буркнул Оливер.
– Видимо, не смог поймать сеть, – ответила она, глядя в потолок.
– Он не попрощался.
Селена почувствовала укол вины – за то, что произошло, за свою ложь. Она врала собственным детям. Здорово.
– Он позвонит завтра, – пообещала она. – А сейчас пора спать.
– Мама, – начал было Оливер. – Я видел…
– Не сейчас, милый, – оборвала она сына. Если бы он стал рассказывать о чем-нибудь, что видел в школе, или по телевизору, или в компьютере, разговор затянулся бы минут на двадцать. Стивен непременно встрял бы, и они принялись бы спорить. – Засыпай.
– Но…
– Оливер! – Она включила «строгую маму». – Спи.
Она задумалась, сколько раз говорила – и еще скажет – это за свою родительскую жизнь. Потому что родительский день заканчивался, только когда дети засыпали. В жизни тех, кто еще и работал, это было единственное спокойное и свободное время, когда можно было снова стать собой и на несколько часов с чистой совестью забыть о бдительности и бесконечном перечне детских желаний и потребностей. А время ей было нужно – чтобы обдумать случившееся и понять, что делать дальше.
