Однако не спешите присваивать будущему автору романа «Алмазный мой венец» знак качества по разряду писатель-соцреалист. В недрах оптимистичной каллиграфии современника авторов «индустриальных» романов Леонида Леонова («Соть»), Федора Гладкова («Энергия»), Мариэтты Шагинян («Гидроцентраль») при пристальном взгляде можно увидеть немало стилистических сюрпризов и сатиричных выпадов, сравнимых, пожалуй, с разящей молниеносностью копья Дон Кихота.
Чего стоит, например, скрытые аллюзии, содержащиеся в названии романа и имени-отчестве основного персонажа повествования: «Катаев не зря так настойчиво подчеркивает, откуда взята строчка, давшая имя роману «Время, вперед!». Потому что оно обретает большую, как сказал бы артиллерист Катаев, бризантную силу в сочетании с именем-отчеством главного героя книги инженера Маргулиеса – Давид Львович. Ведь Лев Давидович (Троцкий) долго издавал журнал «Вперед». Сейчас-то об этом не помнят, а тогда помнили не просто хорошо. Но наизусть знали… Отсылка – и это в начале 30-х, когда борьба с Троцким и троцкистами выходила на новый виток, – столь явная, вызывает изумление. Какая-то потрясающая, немыслимая смелость, да просто наглость, именно то, что Мандельштам называл в Катаеве «настоящим бандитским шиком»! Риск подставиться под статью-донос с условным названием «Давид Львович – гнусный главарь троцкистских «время-впередовцев» столь высок, что в злой умысел Катаева не поверил никто, вплоть до высочайшего цензора с трубкой» (из статьи Олега Кудрина «Время, вперед, к Апокалипсису!»).
Казалось бы, неожиданный эмоциональный захлёст резкого в суждениях художника слова… Ничуть: «Но это не бессмысленная лихость, здесь глубокий, точный подтекст. Троцкий во времена „левой оппозиции“ был певцом мобилизационной „сверхиндустриализации“ (за счет ограбления крестьянства). Что, по сути, являлось возвратом к его же изобретениям эпохи военного коммунизма – „хозяйственный фронт“, „трудовые армии“… Тем самым Катаев показывает, что якобы искореняя Троцкого, троцкизм, Сталин на самом деле реализовывает, но под другой вывеской, его идеи. Что сталинская индустриализация ничем не отличается от троцкистского авантюризма, подстегивания истории. И в таком контексте приведенные автором развернутые цитаты из речи товарища Сталина на первой Всероссийской конференции работников социалистической промышленности „Задержать темпы – значит отстать!“ (1931) выглядят не столько хвалебно, сколько разоблачительно» (Там же).
Но автор романа остро реагирует не только на сверхскоростные темпы возведения заводов и фабрик. Словно предвидя вызывающе эффектный блеск пиар-индустрии эпохи кристаллов Сваровски, писатель пророчески раскрывает ее малопривлекательные родовые черты: «Надо делать – имя, имя, имя. Имя должно печататься в газетах, упоминаться в отчетах, оспариваться, повторяться на митингах и диспутах. Это так просто! Для этого только нужно быть на техническом уровне времени. Пускай этот уровень низок, элементарен. Пусть он в тысячу раз ниже уровня Европы и Америки, хотя и кажется выше. Эпоха требует авантюризма, и надо быть авантюристом» [Катаев 1983, с. 495].
Соблазнительной страсти к саморекламе писатель по-донкихотски пылко противопоставляет благородную миссию скрупулезного историографа нарождающейся советской цивилизации: «И разве бетономешалка системы Егера, на которой ударные бригады пролетарской молодежи ставили мировые рекорды, менее достойна сохраниться в памяти потомков, чем ржавый плуг гильотины, который видел я в одном из сумрачных казематов Консьержери? И разве футболка ударника, платочек и тапочки комсомолки, переходящее знамя ударной бригады, детский плакат с черепахой или с паровозом и рваные брезентовые штаны не дороже для нас в тысячи и тысячи раз коричневого фрака Дантона, опрокинутого стула Демулена, фригийского колпака, ордера на арест, подписанного голубой рукой Робеспьера…» [Там же, с. 532].
