Сколько все это продолжалось я не помню, но определенно довольно долго. Наконец все закончилось, и мы постепенно приходили в себя, лежа на все той же моей куртке. Впрочем, скоро нам стало холодно, мы стали одеваться, а потом уже сидели на скамейке, допивая вино. Я снова гладил Жанну по голове, мы снова молчали, но теперь уже все было по-другому. Что-то изменилось, как будто мы сами стали другими людьми, ранее не знакомыми и лишь только теперь узнавшими друг друга. Звезды над нами по-прежнему светили равнодушными колючками, но теперь это было не важно.
Вино закончилось, и я сказал:
– Ну что – домой?
Жанна кивнула, и мы пошли к выходу из кладбища. Фонари бросали свой свет на могильный снег, и, наверное, мы выглядели в этом свете двумя мертвецами. Впрочем, это тоже было неважно. Больше пить мы не стали, на остановке я поймал машину и посадил Жанну. На прощание она поцеловала меня и крепко сжала мою ладонь, потом я захлопнул дверь, и машина, взвизгнув на обледеневшей дороге колесами, быстро тронулась с места и помчалась, вскоре я видел только ее задние огни в темноте. Самому мне надо было в другую сторону, но я не стал ловить машину, а пошел пешком.
По дорогу мне в голову лезли всякие мысли о прошлом и будущем, но я старался отгонять их, чтобы сохранить внутри себя это ощущение какого-то вселенского покоя и отчужденности, какой-то странной умиротворенности.
Придя домой, я почти сразу лег спать, но почему-то долго не мог заснуть. Казалось, что если заснешь сейчас, то навсегда потеряешь это замечательное состояние души, которое я так явственно ощущал. Я смотрел в окно, и думал, что теперь уже долго не увижу Жанны. Впрочем, мне этого и не хотелось. Жалко было лишь забыть запах ее волос. Незаметно для себя я все-таки уснул.
Утром, вспоминая вчерашний вечер, я понял, что все то, что было на кладбище – было лишь один раз, и больше такого уже никогда не повторится. А еще я понял, что с Леной у нас все по-другому, и вот это – это уже очень серьезно. Теперь я уже совсем не сомневался, что люблю ее.
Постепенно я приходил в себя. Все, что меня волновало в Москве, теперь казалось пустым и незначительным. Важно было лишь любить Лену и делать то, что от тебя требовалось. А что от меня требовалось – я должен был решить сам.
Так получилось, что в этот мой приезд домой я, наконец-то, окончательно принял это решение. Помогло мне в этом наше государство.
Дело в том, что мой отец был тяжело болен, ему необходимо было доставать дорогие лекарства. До этого как-то все обходилось, государство более-менее обеспечивало его ими как льготника. Но этой зимой случилось то, что называлось «монетизация льгот», и дорогие лекарства льготникам больше не давали. Это был удар под дых.
