Но может, она была права в том, что мы не отпускаем призраков. И мне нужно как-то попрощаться с ним. В фильмах ужасов у покойника всегда есть некая тайна. И стоит ее раскрыть, как все страсти прекращаются. Ни на что не похоже? Честно? А я вот думаю, что, похоже, хоррор – это самый реалистичный жанр, более реалистичный, чем экзистенциализм Сартра.
Ну, вы слышали об этом дядьке, который говорил про одиночество в толпе. Что, мол, даже если ты килька в банке и обнимаешь своих потных собратьев в сдавленном вагоне метро, не факт, что между вами есть душевная близость, каждая из килек все равно глубоко одинока, независимо от того, что сдавлена другими потными кильками. Так вот мукузани с феназепамом начали действовать, и я набрел на запертую дверь в подвал. Какие-то шорохи и шуршания доносились с той стороны. Ну, я понял, что не уйду, пока не вскрою, что там скрывается за этой дверью. Через несколько минут я уже стоял в подвале. Дверь вылетела сама собой, стоило надавить сильнее. За письменным столом поднялись бумаги… мне показалось, что я увидел призрак, но потом туман рассеялся.
Пахло мышиным пометом и затхлостью.
Если отец оставил хоть какой-то ключ, я его найду, хоть какую-то улику, может быть – записку, в которой он объяснял свою смерть и давал указания мне, хоть какие-нибудь. Дыхание у меня сперло, кровь ударила в виски. Я судорожно перебирал папки с бумагами, фотоальбомы, старое пыльное тряпье. И случайно наткнулся на портфель…
Мне десять лет, я хочу на день рождения новый велосипед. Заходят папа с мамой. И вручают мне черный портфель. «Теперь ты стал мужчиной». В духе того, что с таким портфелем можно на работу ходить, а для меня работа – это школа. И я почему-то тогда подумал, что ненавижу своих родителей. И правда тонкая психика – ничего не скажешь. Так переживать насчет того, что не получил велосипед. Но портфель этот я забросил в угол и больше никогда его не видел. Вплоть до сегодняшнего дня.
На нем стоял замок с колесиками. Я начал судорожно крутить эти колесики, вспоминать код, который я пытался установить, но безрезультатно.
Ах, хрень… хрень, хрень!
Нужно сфокусироваться.
Как учил Марк. Фокус – это как лазер, который может прожечь стену.
И… бах!
Мама всегда везде ставила код моего рождения. Портфель подарила мне мама. И я медленно верчу колесики с шифром. Будто отматывая в сторону, когда ребенок был еще ребенком.
Девятнадцать. Ноль два. Тысяча девятьсот девяносто четыре.
И… щелк.
Ручки открылись, и из него посыпались бумаги. Фотографии, папки. Какие-то счета, дипломы, трудовые книжки. Фотографии. И плотный выцветший широкоформатный конверт с маркой, на которой Гагарин готовится к полету в космос.
Что за хрень?
Фотография отца с каким-то мужчиной в форме. Медали. Знак воина-интернационалиста. С благодарностью от афганского народа. Фотографии мамы. Какие-то порванные. И еще фотография мужчины с трубкой в руке и в морской вязаной шапке. Как будто еще с ним кто-то рядом стоял. И его ножницами отрезали. И еще очень много листов с такими черточками. Типа волноформы с отметками в виде причудливой нотной грамоты.
Письмо.
«Галчонок, мы вчера прибыли на место. Все у нас, как всегда, хорошо. Толик много пьет. Говорит, ему от простуды помогает. Я готовлю оборудование для расшифровки. Очень жду, скоро увидимся.
Твой К.».
Кто такой галчонок, я как-то догадался. Маму звали Галя. Но кто написал письмо? Отец? И что еще за оборудование для расшифровки? А вот кто такой К.?
