Мораль, доступная наблюдению на практике, всегда является результатом смешения в различных пропорциях элементов чистой морали и других элементов во многом невнятного, чаще всего религиозного происхождения. Чем значительнее в ней доля элементов собственно чистой морали, тем счастливее и долговечнее общество, такой морали придерживающееся. Если уж на то пошло, общество, управляемое чистыми принципами универсальной морали, могло бы просуществовать до конца мира.
Мишель восхищался всеми героями “Пифа”, но его любимцем, разумеется, был Черный Волк, индеец-одиночка, вобравший в себя все благороднейшие качества апачей, сиу и шайеннов. Черный Волк объезжал бескрайние прерии в компании коня Шинука и волка Тупи. Он не только отважно заступался за самых слабых, но и постоянно комментировал свои подвиги в терминах трансцендентальной этики, иногда облекая их в поэтическую форму разнообразных поговорок индейцев дакота и кри либо просто апеллируя к “закону прерий”. Спустя годы Мишель по-прежнему считал его идеальным типом кантианского героя, всегда поступающего так, как если бы он “благодаря своим максимам был законодательствующим членом во всеобщем царстве целей”[9]. Некоторые эпизоды, такие как “Кожаный браслет”, например, о трогательном старом вожде шайеннов, ищущем звезды, нарушали довольно узкие рамки приключенческого сюжета, погружая читателя в необыкновенно поэтическую, высоконравственную атмосферу.
Телевидение занимало его меньше. Однако он с болью в сердце смотрел еженедельную программу “Жизнь животных”. Газели и лани, эти грациозные млекопитающие, жили в постоянном в страхе и ужасе. Львы и пантеры пребывали в апатичном оцепенении, изредка прерываясь на краткие вспышки свирепости. Они убивали, раздирали на части и пожирали самых слабых зверей, старых и больных, и снова погружались в тупой сон, оживляемый разве что нападками паразитов, поедающих их изнутри. Некоторые такие паразиты сами подвергались нападению других паразитов, помельче; последние, в свою очередь, становились рассадниками вирусов. Рептилии скользили между деревьями, вонзая в птиц и млекопитающих свои ядовитые зубы, если только их самих не рассекал внезапно хищный птичий клюв. Клод Дарже с каким-то беспричинным восторгом комментировал эти жуткие сцены своим напыщенным глупым голосом. Мишель дрожал от негодования, чувствуя, как в нем созревает еще одно неколебимое убеждение: в общем и целом дикая природа – это просто отвратительная мерзость; в общем и целом дикая природа заслуживает полной ликвидации, тотального уничтожения, и миссия человека на Земле, вероятно, и заключается в том, чтобы это осуществить.
В апреле 1970-го “Пиф” вышел с новым, ставшим самым знаменитым, гаджетом. К каждому экземпляру прилагался “порошок жизни” – пакетик с цистами крошечного морского рачка Artemia salina. В течение нескольких тысячелетий эти организмы пребывали в замершем состоянии. Процедура их оживления особой сложностью не отличалась: нужно было в течение трех дней отстаивать воду, потом немного нагреть ее, добавить содержимое пакетика, осторожно взболтать. В последующие дни контейнер держали вблизи от источника света и тепла и регулярно добавляли воду нужной температуры, компенсируя таким образом испарение, и слегка помешивали эту кашицу, чтобы насытить ее кислородом. Уже через несколько недель банка кишела множеством полупрозрачных ракообразных, на самом деле довольно противных, но определенно живых. Не зная, что с ними делать, Мишель выкинул их в Гран-Морен.
