– Сейчас. – Ганка намочила холстину в миске с отваром, отжала ее и осторожно положила Роману на глаза – тот их пытался закрыть, но не смог, и полоски белков виднелись меж веками.
Прохладная тряпица, видно, принесла ему облегчение, и лицо Романа расслабилось.
– А знаешь, коза, – он осторожно откинулся на подушки, – я однажды видел ледяную девку. Вот как тебя.
– Правда? – Ганка подумала, что ее-то, Ганку, Роман из-за тряпицы как раз и не видит.
– Давно, тебя еще и на свете не было. А я тогда на спор в горы пошел. С парнями поспорил, что, мол, не побоюсь. Вижу – тень на снегу… Смотрю – стоит. Холодно, а она босиком… И на голове – венок из горных подснежников. Красивая. Только пугливая очень. Знаешь, все врут про них. Ничего они не отбирают разум. Они сами нас боятся. Я улыбнулся ей, и она мне, Ганка, тоже улыбнулась. Зубы мелкие, белые, а глаза зеленые. Наши девки все чернявые, а эта беленькая. Вот, сколько я не вспоминал, а сейчас вспомнил…
– Что ж ты, – спросила, помолчав Ганка, – даже и не поцеловал ее?
– Да я сам испугался… Только я к ней – он вышел. Тролль. Огромный. Как гора прямо. И как зарычит… На нее, на меня. Она шасть – и нет ее. Они их стерегут, тролли.
– Что ж ты вчера говорил, что троллей нет? – упрекнула Ганка. – Что я выдумала все?
– Испугался я тогда, – Роман вздохнул под своей тряпицей, – как дал деру… так никому и не сказал.
– А я-то… – Ганка не успела докончить, потому что дверь вдруг затряслась от ударов снаружи.
– Тролль! – она взвизгнула и прижала руку к губам.
– Ганка, – кричали из-за двери, – открой, открой скорее! Это же я! Открой скорее! Он за мной гонится! Открой же!
– Кто это? – Роман приподнялся на постели, и начал воспаленной рукою осторожно стаскивать с лица тряпицу.
– Это… – Ганка не договорила, подскочила к двери и убрала полено, которым дверь приперла. Василь и двое младших сидели, сбившись в кучу, испуганно сопя. Ганка сама их напугала, чтобы не бегали – мол, если выбегут на двор, придет страшный тролль, съест их…
Где же матуся? – подумала она мимолетно, – пошла до соседей? Или так и осталась в церкви?
Листик ворвался в хату и стоял теперь, дрожа и озираясь, тощие ребра ходили ходуном.
– Ганка, Ганка, я его видел! Он такой страшный!
– Эльфенок, – сказал Роман, – провалиться мне опять в кучу, эльфенок! Кого ты привадила, коза?
– Он такой страшный, – повторял Листик, он был слишком перепуган, чтобы обращать внимание на Романа, – он рычит… и он огромный, Ганка, огромный!
– Так я… – Ганка с натугой вновь пододвинула к двери полешко, – это ничего… Он же безвредный, эльфенок. Это мой Листик!
– Безвредный? – Роман пытался встать, но обожженная кожа саднила, и оттого он шипел от боли. – Эта нечисть? Выгони его или я сам его вышвырну. Хочешь, чтобы тролль пришел за ним сюда?
– Ганка! – эльфенок охватил ее руками, прижался к ней, и у нее, несмотря на страх, стало горячо и сладко где-то там, внутри. – Спаси меня, Ганка, не отдавай троллю!
– Не отдам, – Ганка и сама охватила эльфенка руками, так они стояли посреди хаты, обнявшись.
– Совсем сдурела, – сказал Роман и, нащупав кочергу, крепко ухватил ее обгорелой рукой. – Убирайся отсюда вместе со своей нечистью!
Роман подумал, я зачарована. Я сама уже как некрещеная лесная тварь, лихорадочно думала Ганка, обнимая эльфенка – а раз так, то можно отдать меня троллю. Я ж сглазила его, Романа, когда он упал в кучу…
