Энвель подошел и спросил, в чем дело.
– Он все время смотрит на нас, Старшая ветвь, – пожаловался младший. – Нас это отвлекает от бисера.
– Чужой смотрит потому, что увлечен игрой. Что вы хотите показать ему? Что взгляд смертного способен напугать эльфа?
– Прости меня, Старшая ветвь, но взгляд смертного, который желает нашей смерти, действительно может напугать…
Фингар, из дома Яблонь. Самый рассудительный из всех.
– Я тревожусь за тех, кого увезли отсюда, – сказал он. – Им обещали подарить свободу, но у нас до сих пор нет вестей, а я не верю, что Дариен и остальные пожалели бы нам сухого листа…
– Возможно, ветер не доносит сухие листья сюда, – проговорил Энвель. – Сядь, младший, и не задавайся вопросами, на которые сейчас все равно не будет ответа.
Фингар сел, потряс на ладони разноцветные бисеринки.
Энвель повернулся к человеку, заговорил успокаивающе, как со зверем:
– Не обращай внимания на моих братьев, они за своей досадой готовы забыть о вежливости. Ты можешь наблюдать за игрой сколько тебе угодно.
Человек коротко, нерешительно улыбнулся, и Энвелю вдруг показалось, что он понял сказанное.
Младшие устали. Тяжелая темная магия, заключенная в браслетах, не только перебивала их собственную; она отягощала душу, омрачала сны и вытягивала волю. А в воду стражники подмешивали настой волчьей ягоды, чтоб убить оставшиеся силы – и подавить любое сопротивление. Чужие быстро учатся; за все эти годы они научились справляться с эльфами.
А эльфы с людьми – нет.
Когда дети Луны спросят меня, где ты, что мне говорить им?
Когда ветер станет искать тебя средь опавших листьев, что я ему отвечу?
Волны будут бросаться на камни, не найдя тебя, как мне их утешить?
Вереск согнется в поле, узнав, что тебя нет, и нечего мне сказать ему.
Серебряный песок под твоими ногами, оставь следы тому, кто идет за тобой.
Друг мой, возлюбленная моя, как найти тебя на той стороне?
– Что за песню ты выбрал, – укорил барда Энвель.
Ривардан развел руками:
– Жизнь выбирает песни, а не я, я – всего лишь голос…
Он улыбался, но смотрел только на свою лютню; ее люди разрешили оставить, не разбили, не выбросили – удивительно.
Наверняка бард тоже видел сон… но он не скажет, струна выпоет тревогу за него.
Гаэль стоял у заколоченного окна и вглядывался куда-то сквозь доски. Энвель помедлил, но все же спросил:
– Сродни ли моя печаль твоей, Старший из Старшей ветви? Луна послала тебе тот же сон, что и мне?
Гаэль повернулся.
– Младшим незачем знать об этом сне.
Энвель прерывисто вздохнул. Он надеялся, что все это – морок, порождение затуманенного волчьей ягодой разума. Но Гаэль с тех пор, как их привезли сюда, выпил лишь несколько глотков шушенна, и его сон уже не спишешь на отраву.
Значит, они оба видели это – ров, засыпанный телами. Землю вперемешку с хвоей, присыпавшую волосы Дариена, последнего из Дома Каштанов. Энвель подошел отряхнуть, и сон кончился.
В чем была их вина – несчастного Дариена и его братьев, – как они могли заслужить такую гибель?
Гаэль приложил ладонь к губам и поманил его за собой – в самый дальний угол.
– Младшим не до нас, – сказал Энвель. – Они увлечены игрой и просто рады, что сейчас можно не воевать.
– Друг моей души, – сказал Гаэль, низко опустив голову. – Послушай меня. Я совершил ошибку. Мы не должны были сдаваться.
Он говорил так резко, так коротко – другой счел бы это оскорблением.
– Ты сохранил тех, кто был с нами, – ровно сказал Энвель.
