Отбросив в сторону все свистульки, дуделки, тарахтелки и мигалки, я решил, что неплохо бы и мне расположиться рядышком. Босс намек уловил и, как экстрасенс с закрытыми глазами, подал бровями дружелюбный знак согласия. Кто умеет довольствоваться, тот всегда будет доволен!
В ту пору в моих приятелях ходила игрушка – вызывающе желтый большой лохматый медведь, сшитый из грубой шерсти и набитый продуктами зарождающейся советской химической индустрии. Мишаня уже испытал пяток операций по удалению аппендицита, пересадке ушей, пластике морды и вшивания куриного яйца с целью его вынашивания. Разумеется, и главврачом, и медбратом, и психореабилитологом выступал ваш покорный слуга. Зашитый с разных сторон, мягкий друг был всегда готов поучаствовать в благом деле развития науки. Я знал, что могу ему доверять и что он доверяет мне как служителю панацеи. А то! Чувствовал, что будущий успех создастся не способностью, а желанием! Все наши операции проходили в глубочайшей секретности и были окружены чистоплотным таинством будущих великих открытий.
Любовь переполняла доброе дедово сердце, а жизненный опыт подсказывал, что сказка или песенка для моего засыпания может закончиться на первой минуте отключением сказителя от интерактивной сети. И тогда он, положив свою теплую офицерскую руку на мою худенькую спину, засыпал, потирая пригревшегося сбоку внучка… Утро вечера мудреней, полдень – сытней, а вечерок – сонливей. Мне же не дремалось, я вертелся, как артист цыганского ансамбля «Раззудись, плечо!». Хозяин дома гасил это кручение поглаживанием своей шершавой ладонью моего пойманного хребта. Вскоре комнату наполнило ровное, как тиканье часов, похрапывание, изредка перебиваемое ласковым воркованьем. Дед отключился, но все еще приголубливал шустрого вертлявого мальца. У кого нет воображения – у того нет крыльев! В это прекрасное мгновение возникла интересная исследовательская идея о возможности контроля человеческих ощущений во время сна. А что если я ему подсуну вместо себя… Мишаню? Будет ли с такой же любовью и нежностью сударь его заутюживать и приговаривать: «Ах ты, мой любимец»?
Вы, наверное, видели, с какой мордой и плавностью движений коты подкрадываются к добыче? Так вот: моя задача как агента 007 состояла в таком же пластичном перемещении из-под руки деда и замене себя дублером-топтыгиным. Думаете, это просто? Не тревожа авторитетный сон, не дыша соскользнуть с дивана, дотянуться до лохматой конечности косолапого и нежно, как подгузник под младенца, подсунуть его под шершавую военную ладонь… Мне все это далось нелегко. Но терпеливому достается самое лучшее! И дед не заметил, что гладит уже лохматую Мишанину спину, а не мою. А я не ожидал, что это будет так смешно!
Мой конопатый организм скрутился от беззвучного смеха прямо на полу. Уснувший продолжал гладить существо, которое живым до сих пор было только для меня. И тут в стеклянном проеме двери нарисовалась присевшая фигура бабули. От неожиданности, что за мной с Мишаней наблюдают со стороны, и ужаса быть застигнутым врасплох, в самый разгар эксперимента, у меня на мгновение похолодела спина. Наведя же свой оптический прицел на дверь, понял пятилетним разумом, что хозяюшка присела на пол от… хохота. А тем временем человек, объятый сном, продолжал водить рукой по моему шерстяному другу…
К полупрозрачному стеклу двери подтянулись остальные обитатели квартиры. Гул нарастающего смеха приближался, словно рой пчел. Под этот навязчивый медовый звук у спящего, как у пещерного человека, включилось третье ухо, а может, и третий глаз. И они подсказали деду, что рядом с ним на диване лежит не любимый внучек, а какое-то волосатое чудовище! Инстинкт самосохранения приоткрыл ему веки, и в мозг поступила мысль: мало того, что чудо-юдо лохматое, так оно еще и желтое, то есть с выраженной яркой окраской опасного существа, которое может еще и ужалить! К тому же пугалище не одно – у двери шевелилась и жужжащеовизгивающе завывала группа поддержки, возможно, пчелиный рой.
