Валери Лоун, вне поля зрения камеры, но в объективе Господа Бога и в заряженных электричеством глазах Артура Круза, и все еще САМЫМ КРУПНЫМ ПЛАНОМ.
Она поблагодарила его, явно пораженная его добротой.
– Вам что-нибудь нужно? – спросил он.
Ему пришлось попросить ее повторить ответ, она говорила шепотом. Но ответ был: «Ничего», и он пожелал ей доброй ночи и собирался повесить трубку, когда она позвала его.
Для Круза ее голос прозвучал из гораздо более далекого далека, нежели отель в Беверли Хиллз. Казалось, что голос ее долетает из Страны Мучнистой Росы, из страны, где лоснящиеся существа движутся в темноте. Из того места, где единственной безопасной позой была бы поза пассажира самолета при аварийной посадке: руки, обхватившие колени, подбородок прижат к груди, пальцы сплетены так, что, если глаза, затянутые пленкой новорожденного птенца, вдруг откроются, сквозь эту пленку видны будут расслабившиеся пальцы. Это был голос из страны, где невозможно спрятаться.
Он отозвался через несколько секунд, потрясенный испугом в ее голосе.
– Да, я здесь. – Теперь он уже не мог ее видеть, даже своими заряженными электричеством глазами. Потому что Валери Лоун сидела на краешке кровати в своем бунгало, она уже не купалась в туманном свете, сейчас все лампы и люстры в бунгало высвечивали ее резким ярким светом. Она не могла выключить его. Валери просто окаменела от страха. Непонятного страха, без причин, без какой бы то ни было определенности. Он просто жил в ней: физически ощутимое присутствие.
И в комнате вместе с ней было что-то еще.
– Они… – Ее голос прервался. Она знала, что на другом конце линии Круз напрягся, ожидая продолжения.
– Вам послали шампанское. – Говоря это, Круз улыбнулся. Она наверняка будет тронута.
Валери Лоун не улыбнулась. Она просто не могла улыбаться. И тронута она не была. Бутылка на стеклянном столике казалась огромной.
– Спасибо. Это было. Очень. Мило. С вашей стороны.
Медленно, в том же темпе, в котором она сообщила ему о получении шампанского, Круз спросил:
– У вас все в порядке?
– Я боюсь.
– Вам нечего бояться. Мы все в вашей команде, вы же знаете это…
– Я боюсь шампанского… Я так давно…
Круз не понял и сказал ей об этом.
– Я боюсь его пить.
Теперь он понял. И не знал, что сказать. Первый раз за много лет он испытывал жалость. О, эмоции были ему хорошо знакомы: симпатия, и ненависть, и зависть, и восхищение, и даже обнаженная похоть. Но жалость была чем-то, от чего он давно отвык. Последний раз он испытывал это чувство к бывшей жене и к сыну восемь лет назад, и теперь он не знал, что сказать.
– Я боюсь. Ну разве не глупо? Я боюсь, что мне снова это понравится. Я уже забыла, какое оно на вкус. Но если я откупорю бутылку, сделаю глоток и вспомню… Я боюсь…
– Хотите, чтобы я к вам подъехал?
Она заколебалась, собираясь с мыслями.
– Нет. Нет, я в порядке. Просто глупо себя чувствую. Поговорим завтра.
И торопливо добавила:
– Вы ведь позвоните мне завтра?
– Да, конечно. Конечно, позвоню. Утром, сразу же. И потом вы приедете на студию. Вас ждет множество людей, с которыми вам предстоит снова познакомиться.
Молчание, и потом тихо:
– Да. Я говорю глупости. Здесь очень одиноко.
– Ну, тогда я позвоню вам утром.
– Одиноко… хм… О, да. Спасибо. Доброй ночи, мистер Круз.
– Артур. – Сейчас это было главным. – Артур.
– Артур. Спасибо. Доброй ночи.
– Доброй ночи, мисс Лоун.
Он повесил трубку, все еще слыша тот самый голос, который он слышал в кинозалах, пропахших попкорном (это было еще тогда, когда в него не добавляли масло) и со вкусом ментоловых капель от кашля на языке. Тот же самый глубокий и бархатный голос, в котором еще несколько секунд назад звучал страх.
