– Мама, – кричит Вера из-за двери. – Я не хочу, чтобы этот змееныш спал со мною. Пусть ночует где знает. Я ее не впущу.
– Хорошо, я возьму Люку к себе. Но ты впусти меня, Верочка. Я хочу с тобой проститься.
– Я уже легла, мне лень вставать, спокойной ночи.
Люка бьет в ладоши:
– Вот как чудно, я буду спать с тобой, мамочка…
Люка лежит на диване в комнате матери. Диван твердый и узкий, и бока болят, но Люка блаженствует. С мамой можно поговорить, мама не облает, как Вера.
– И тогда они убили ее, разрезали на куски и бросили в Сену… Ты слушаешь, мама?..
– Спи, – сонно отвечает Екатерина Львовна, – уже поздно.
Темно, тихо и тепло. Красная лампадка мигает перед иконой. Овальное зеркало тускло поблескивает над диваном. Полосатое кресло в углу кажется гвианским каторжником. Притаился, присел на корточки, ждет, чтобы прыгнуть с ножом на горло.
– Мама, послушай.
Люка высоко поджимает холодные колени, поворачивается на другой бок, вздыхает.
– Мама, ты спишь?
На постели шуршат простыни.
– Что тебе, Люка? – спрашивает сонный голос.
– Мама, послушай, не спи… Скажи, ты не знаешь… Есть такие стихи у Лермонтова – «Ангел смерти». Ты не помнишь?..
– Какие еще там стихи? Спи…
– Ах, мама, – взволнованно шепчет Люка, – я все вспоминаю и не могу заснуть.
– Глупости, перекрестись и спи. Лермонтова завтра в библиотеке возьмешь, тогда и прочтешь. А теперь спи.
Люка замолкает на минуту.
– Мама, – спрашивает она снова, – мама, ты видела, как умирают?..
– Молчи, Люка… И что за страхи на ночь, перекрестись и спи.
Тихо. Сквозь темные занавески на окне падает узкий зеленоватый луч уличного фонаря. Люка поднимает голову с подушки, всматривается в зеркало над диваном. Уличные тени, расплывчатые и смутные, скользят по темному стеклу. Страшно. Люка прижимает руки к груди. Кто это там в глубине?.. Кто?.. Кровь медленно и мучительно отливает от сердца, и пальцы холодеют. Кто это?.. Неужели он?..
– Мама, – шепчет Люка, – мама, ты видела, как папу расстреливали?
– Люка, – вскрикивает Екатерина Львовна и щелкает выключателем, – Люка, что ты говоришь?..
Люка сидит на кровати и широко раскрытыми глазами смотрит в зеркало. Худые плечи вздрагивают под ночной рубашкой.
– Зачем ты зажгла свет? Зачем? Еще минута, и я увидела бы его.
– Кого?.. Что ты говоришь, Люка? Что с тобой? Выпей воды.
Екатерина Львовна наклоняется над ней, но Люка прячет лицо в подушку.
– Оставь меня. Я уже почти видела его. А теперь все пропало. Пропало.
Со смертью у Люки старые и сложные отношения. Пяти лет Люка слушала сказки про волшебниц и злых колдунов, прижимаясь к маминым коленям.
– Мама, ведь это все еще повторится? Не правда ли, повторится? – спрашивала она, бледнея. – И волшебницы, и колдуны? Когда я вырасту, а ты будешь мертвая. Да?
И мама грустно улыбалась:
– Разве ты хочешь, чтобы я умерла?..
– Ах нет. Но ведь бабушка уже умерла. Значит, теперь твоя очередь. Но ты все-таки, пожалуйста, поживи еще. Без тебя мне будет очень скучно.
Люка соскальзывала с теплых маминых колен, бродила по большому неосвещенному дому, пока не попадала в длинный коридор. Из коридора дорога уже одна – хотя и запретная – прямо в кухню. Люка робко толкала дверь и останавливалась. В кухне было жарко. Плита пылала красными огнями, в кастрюлях и на сковородках что-то кипело и жарилось. Синий чайник подскакивал, хлопая крышкой. Вода в нем булькала неприятно и насмешливо. Люка отворачивалась, лучше не смотреть на него. Она осторожно подходила к толстой кухарке и дергала ее за передник:
