Ей становится скучно.
– Послушайте, Володя. Поедем ужинать. Куда-нибудь, где цыгане. Хорошо?..
– Что ты, Верочка? Как можно к цыганам? Вас благословить надо. А ты к цыганам…
– Ну и благослови, если надо. Но ты ведь, наверное, сама не знаешь, как благословляют. Только поскорей. А потом поедем. Я хочу веселиться…
Ресторан. Шампанское. Женщины в светлых вечерних платьях. И все смеются, и всем весело. Или, может быть, притворяются, что им весело. Но Вере грустно, и нет сил притворяться. Она ставит локоть на стол, голова легко кружится, и все кругом кажется смутным и странным.
Цыгане на эстраде. Старые цыганки в пестрых шалях. Какие у них толстые ноги, а цыганки должны быть стройные и молодые.
Дни за днями катятся,
Сердце болью тратится,
Обрывая тоненькую нить… —
поют они гортанно и страстно.
– Как грустно, – вздыхает Вера. – А я хотела веселиться. Зачем мы приехали сюда?
– Если вам не нравится, поедем в другое место. В какую-нибудь французскую буат[2]. Там веселее.
Но Вера качает головой:
– Нет. Останемся. Они хорошо поют. И разве есть место, где мне будет весело?.. Налейте мне еще.
– Верочка, ты слишком много пьешь.
– Оставь, мама. Слушай лучше.
Пусть туман колышется,
Пусть гитара слышится —
Не мешайте мне сегодня жить…
Вера пьет, закинув голову, и ставит пустой стакан на стол.
– Не мешайте мне сегодня жить, – повторяет она медленно. – Но ведь мне никто не мешает. Никто. И все-таки я не могу жить. Ах, лучше бы я умерла.
– Вера, что ты говоришь… – испуганно шепчет Екатерина Львовна. – Не пей больше.
– Ты думаешь, я пьяна? Нет. А может быть, и пьяна, я не знаю. Пусть туман колышется. Видишь, как он колышется. Или это дым от вашей папиросы? Отчего вы молчите, Володя? Вам тоже грустно? Хотите выпьем на «ты»?.. Жених и невеста всегда на «ты».
Она протягивает ему стакан, чокается.
«Надо сказать, что-нибудь неприятное», – и смотрит ему прямо в глаза.
– Я не люблю тебя и никогда не полюблю.
Он роняет стакан, шампанское течет по скатерти, на Верино белое платье.
– Глупый, – смеется она, захлебываясь, волосы падают ей на лоб, – какой глупый. Я нарочно.
Он вытирает ее колени салфеткой:
– Ты пошутила?..
– Ну конечно. Конечно…
Пусть туман колышется,
Пусть гитара слышится,
Не мешайте мне сегодня жить… —
поют цыгане.
Вера слушает. Лицо ее снова становится грустным.
– Конечно я пошутила. Но слушай. Я не знаю… Может быть, ты все-таки будешь несчастным со мною. Даже наверно будешь несчастен. Мне очень жаль вас, Володя… Но что же я могу?..
– Вера, не пей больше.
– Ах, мама. Оставь. Сама не пей, если тебе не хочется. И я больше не обязана тебя слушаться, раз я невеста. – Она смеется. – Кончилась твоя власть надо мной. Правда, Володя?..
Цыгане уходят. Теперь вместо них на эстраде негры. Гавайские гитары щемяще и томительно звенят.
– Что же это такое? – растерянно оглядывается Вера. – Будто нарочно. Я хочу забыть, смеяться. А они нарочно выворачивают мне душу.
Из-за столиков встают пары, кружатся, медленно раскачиваются.
– Верочка, пойдем танцевать.
– Танцевать? – удивленно переспрашивает она. – Разве можно танцевать, когда сердце разрывается? Надо сидеть тихо и слушать. Дай мне папиросу. И все-таки… – Она кладет теплую ладонь на его руку. – Я постараюсь быть тебе хорошей женой, Володя…
Он целует ее пальцы.
– Смотри, – вдруг говорит она, вытягивая шею. – Какая у нее шуба, у той черной у окна. Я редко видела такую красивую. Ах какая. – Глаза ее суживаются от зависти. – Какая чудная.
