– А вы, я вижу, из коминтерновских? – поинтересовался старший лейтенант.
Я улыбнулся. Озвученное им слово мне снова ничего не сказало, но улыбка – универсальная гримаса, которую люди оценивают так, как им кажется логичным. Одни – как согласие, другие – как приветствие, третьи – как призыв к общению, но почти всегда позитивно. Хотя, конечно, есть определенные ситуации, когда улыбка может сыграть и провоцирующую роль. Вот пусть сам себе и объяснит, что́ я имел в виду, когда улыбнулся.
– Я сразу догадался, – удовлетворенно кивнул старший лейтенант. – Акцентик у вас заметный. Баля, ну где ты там?
– Та я зараз… – послышалось откуда-то, судя по некоторым особенностям, отразившимся в обертонах голоса, из столь же узкой каморки, находящейся метрах в семи дальше по еще более узкому коридору.
Ответ старшего лейтенанта удовлетворил. Он откинулся спиной на стенку и потянулся к карману брюк. Я осторожно напряг мышцы, чтобы суметь отреагировать в случае чего и чтобы при этом внешне ничего не было видно. Но на этот раз никакого оружия из кармана извлечено не было. На свет божий появилась странная четырехугольная коробочка, слегка надорванная в углу. На обращенной вверх стороне коробочки в нарочито аляповатом стиле, характерном для Тесея Анимиере и его последователей-олдпримитивистов, был изображен силуэт всадника на фоне заснеженных гор. А под ним красовалась крупная надпись «Казбек». Я немного удивился. Казбек был довольно известным миром и входил в Метрополию. Насколько я помнил, там базировался шестой гвардейский корпус. Да и Тай Идигов, лидер двенадцатой монады нашего батальона, был с Казбека…
– Ку́рите? – спросил старший лейтенант, протягивая мне коробочку, через надорванный край которой я разглядел внутри какие-то трубочки.
Я качнул головой. Незачем брать в руки то, с чем не умеешь обращаться. Во всяком случае, пока этого не требует ситуация.
– Не ку́рите? Ну да, вам же нельзя, – понимающе кивнул старший лейтенант.
Интересно, значит, то, что он назвал «ку́рите», похоже, составляет табу для представителей профессии, к которой он меня причислил. Как он ее обозвал? «Коминтерновских»?.. Я внимательно присмотрелся к его дальнейшим действиям. Старший лейтенант достал трубочку, смял пальцами один ее конец и засунул его в рот. С противоположного конца трубочка оказалась набита какой-то сушеной травой. Старший лейтенант достал еще одну коробочку, гораздо меньше первой, вытащил из нее деревянную палочку и, чиркнув по боковой стороне коробочки, извлек огонь. Поднеся огонь к набитому концу трубочки, он поджег траву, жадно втянул дым, а затем затушил деревянную палочку и, вытащив трубочку с тлеющим концом изо рта, выдохнул дым, так и не заметив, с каким ошеломлением я наблюдал за всеми его манипуляциями.
Бог ты мой! Здесь извлекают огонь, используя силу трения, сжигают чудовищно дорогую бумагу, изготавливают из драгоценного дерева совершенно утилитарные столы и табуреты, а не жутко дорогие эксклюзивные экземпляры авторской мебели, и при этом я нигде не заметил ни кусочка лопласта!.. Так куда же я все-таки попал?
Дверь за моей спиной неожиданно скрипнула, и голос того, кого старший лейтенант именовал Баля, радушно произнес:
– А вот зараз и чаёк. Я туточка еще и батерфродов зробыл, товарищу старший лейтенант.
– Не батерфродов, а бутербродов, – отозвался тот. – Ну сколько еще тебя учить?
