That every phase of earthly joy
Must always fade, and always cloy:
This I foresaw – and would not chase
The fleeting treacheries;
But, with firm foot and tranquil face,
Held backward from that tempting race,
Gazed o'er the sands the waves efface,
To the enduring seas -
There cast my anchor of desire
Deep in unknown eternity;
Nor ever let my spirit tire,
With looking for what is to be!
It is hope's spell that glorifies,
Like youth, to my maturer eyes,
All Nature's million mysteries,
The fearful and the fair -
Hope soothes me in the griefs I know;
She lulls my pain for others' woe,
And makes me strong to undergo
What I am born to bear.
Glad comforter! will I not brave,
Unawed, the darkness of the grave?
Nay, smile to hear Death's billows rave -
Sustained, my guide, by thee?
The more unjust seems present fate,
The more my spirit swells elate,
Strong, in thy strength, to anticipate
Rewarding destiny!"
В замке Вуд
День закончился, зимнее солнце
Исчезает с угрюмого неба,
Ужаснувшись маршруту в оконце…
К смерти души готовятся слепо.
Ночь без звезд надвигается тяжко,
Не распустится утро надежды,
Свет небес не увидит бедняжка,
Размыкая для радости вежды.
Не нужна, хоть рассвета не чаю,
Мне небесная радость в подмогу,
Я без маски планиду встречаю,
И без слез провожаю к порогу.
Эти скорби, что грудь придавили,
Тяжелее заботы на тризне,
Мир покоя наступит в могиле,
А труды здесь – агония жизни?
Страх отчаянья бродит во мраке
В душах некогда радостных зданий,
Но, воспитан напарником в браке,
Я приемный ребенок страданий.
Без сочувствий, такого соседства
Подземелье со мной не хотело,
Сердце бедное умерло с детства,
Не рыдай – отпусти мое тело!
At Castle Wood
The day is done, the winter sun
Is setting in its sullen sky;
And drear the course that has been run,
And dim the hearts that slowly die.
No star will light my coming night;
No morn of hope for me will shine;
I mourn not heaven would blast my sight,
And I ne'er longed for joys divine.
Through life's hard task I did not ask
Celestial aid, celestial cheer;
I saw my fate without its mask,
And met it too without a tear.
The grief that pressed my aching breast
Was heavier far than earth can be;
And who would dread eternal rest
When labour's hour was agony?
Dark falls the fear of this despair
On spirits born of happiness;
But I was bred the mate of care,
The foster-child of sore distress.
No sighs for me, no sympathy,
No wish to keep my soul below;
The heart is dead in infancy,
Unwept-for let the body go.
«Иди сюда, дитя, – порой…»
Иди сюда, дитя, – порой,
Струной забытой будишь слово
В душе, и грустных мыслей рой
Летит ко мне из детства снова?
Не упрекайте, ведь давно
Я помню ноты в светлом зале,
Однако, с музыкой дано
Нам время скорби и печали.
Так было в праздничную ночь,
Мне шесть исполнилось едва ли,
Я от огней прокралась прочь
И очутилась в темной зале.
Там было некого любить,
Там ни товарища, ни друга,
Пришла пора печальной быть
Под небесами в центре круга.
И громко ветер выл, и грусть
Отгородила жизнь от мира,
Мне представлялось, что кружусь
В кошмарных сущностях эфира.
С глазами, мокрыми от слез,
Молила Господа о смерти,
Но звуки музыки донес
До слуха мрак ночной, поверьте,
И милый, помнится сейчас,
Душевный голос будит память,,
То серафим в полночный час
Сошел, чтоб в дом отца доставить.
Три раза поднимался он
И умер, побежденный сроком,
Но все ж слова его и тон
Пребудут в сердце одиноком.
Come hither, child–who gifted thee
