Энциклопедия русской жизни. Моя летопись: 1999-2007 - страница 24

Так, но Алексей Девотченко тем временем уже в Германии, язык он выучил, и при его гибкости и дивной музыкальности, ему не трудно будет осчастливить немецкую публику. А нам, сидя на сорока миллиардах в преддверии трехсотлетия города, к славе коего мы не имеем ни малейшего отношения, без разницы – одним актером больше, одним меньше. Потом будем вопить о гибели культуры, которая и создается людьми вроде Девотченко, а не людьми, важно восседающими в пышных залах Управления культуры.

300 лет Петербурга еще за горами, через два года. Но интересная особенность, с которой город войдет в свой новый век, ясна уже сейчас.

В Петербурге не стало поэтов.

Не видно их и не слышно. Ни хороших, ни плохих. «Замолкли звуки чудных песен, не раздаваться им опять. Приют певца угрюм и тесен, и на устах его печать». Видимо, так сбылось проклятие царицы Авдотьи – «Быть Петербургу пусту!» – и там, где реками и водопадами лилась поэтическая речь, наступило безмолвие.

Я еще помню времена, когда «поэтами» назывались солидные дядечки с портфелями, любившие заседать на собраниях и живо интересовавшиеся жилищным вопросом. Помню и других, немытых-нечесаных подпольных «поздних петербуржцев», очень вопивших против тех, солидных дядечек, и предлагавших нечто небывало новаторское. И у тех и у других не помню ни единой строчки. Но они все что-то писали, читали, гордо и скромно стреляя глазами, когда о них говорили: «поэт»… Были, меж тех и других, и талантливые или просто способные к стихосложению, к чудной мерной речи. И вот ничего не стало – ни Союза писателей, куда первые «поэты» не принимали вторых, подозрительных, ни «Сайгона», ни поэтических вечеров, ни графоманского вала стихов в журналах, ни отдела поэзии в Доме книги, ничего… Как это странно – в ландшафте питерской культуры не иметь фигуры поэта.

Кто же напишет сатиру на вельмож из Управления культуры? Кто сочинит элегию на воцарение Виктора Черкесова на Петровской набережной? Кто, наконец, сложит оду «К 300-летию Санкт-Петербурга?» Как мы дошли до жизни такой, что у нас нету поэтов, даже придворных?

И зачем нужны эти скучные миллиарды, и вечно пляшущее начальство, и к чему течет Нева, и зажигаются вечером фонари, для чего идет снег, звонят колокола, и театры приглашают публику – если об этом некому написать стихи? Какой же мы тогда Петербург и что мы собираемся праздновать? То, что за восемьдесят годков сумели угробить все созданное за двести двадцать лет?

По моим сведениям, начальство меня читает. Я вам сейчас расскажу, как оно среагирует: начальство крякнет, отделит от сорока миллиардов один миллиончик и позовет поэта Андрея Вознесенского.

Андрей Вознесенский, невозмутимая восковая персона, умеющая имитировать любые формы стихосложения и мыслительного процесса, прибудет на юбилей города с запасом кошмарных пиджаков и строчек на отпущенную сумму.

Торжественное заседание в Мариинском театре откроется чтением его поэмы о Петербурге и закроется песней Александра Розенбаума. Пронеси меня мимо, Господи.

март

P. S. А Девотченко из Германии сбежал, не сдюжил! Играет теперь в Александринке, в Малом драматическом. И поэты оживились…

Лучший вариант ответа России – США: не ругаться бесплодно, а затаиться. Это ставит в тупик прямолинейную Америку

Когда-то на евразийском континенте водилось могучее племя, известное под именем «русские православные». Они свободно переходили через Альпы, запросто могли в одиночку умять гуся или осетра, пели протяжные песни и называли своего царя «батюшкой». Племя вывелось, и его пищеварительные способности остались загадкой истории. Для «русских православных» Великий пост имел смысл – внутренности отдыхали и набирались сил для последующих пасхальных подвигов. Нам же, вырожденцам, без разницы, сколько ни отдыхай – ни на гуся, ни на осетра мы уже не взойдем. Песни нам поют тонюсенькими жидкими голосами какие-то доходяги, вместо царя-батюшки у нас бледный президент с хроническими тенями под глазами. Во время нынешнего Великого поста, когда положено предаваться смиренным и благочестивым размышлениям, нам устроили нескончаемую нервотрепку – то угон, то взрывы, то дипломатические скандалы.