Кинн указал крылом на Хуррана, долговязого, сутулого человека с мягкими чертами лица и русыми волосами. Он был в бежевом кафтане, как абядийский пастух, хотя по его бледному лицу скорее можно было подумать, что он вылез из могилы, чем приехал с залитых солнцем пастбищ. Я не назвал бы его красивым, но он лукаво улыбался служанке, и это делало его еще более благостным.
Я уселся на алую подушку напротив него. В глазах цвета сухой березы не появилось ни намека на удивление.
– Ты похож на рутенца. – Он затянулся, и в кальяне забурлила вода. – А это значит, ты маг Кева, как я полагаю. Рад познакомиться с тобой в это ясное утро.
– А ты похож на человека, просидевшего в камере шесть лет.
– Именно так я себя и ощущаю. Какое же это чудо, свобода. – Хурран выдул облачко абрикосового дыма. Аромат слишком старался быть сладким. – Я уже не думал когда-нибудь снова увидеть этот город, если честно. Он действительно выглядит святым.
Сестра и брат освободили его после того, как Мансур лишился головы. Они не были согласны с решением отца наказать Хуррана. Но, помня о том, что сделал этот человек для того, чтобы его отправил в тюрьму собственный отец, я знал – к нему нельзя относиться легкомысленно.
На его лице появился намек на гнев.
– Я оделся как простой пастух, чтобы никто не смотрел на меня так, как ты сейчас. Хоть раз хотелось бы, чтобы на меня не таращились, будто я тащу на плечах гигантского джинна.
– Мои извинения. Мы все заслуживаем второго шанса, если раскаялись. И все же зачастую невозможно изменить то, как люди тебя видят.
– Нет ничего невозможного.
– В этом мы согласны.
– Знаешь, мне это не доставило радости. Я до сих пор слышу крики. Пока был в кандалах, я каждый день молил о прощении.
Последние слова прозвучали заученно.
– Как же они кричали с перерезанным горлом?
Он снова затянулся.
– Я не резал глотки всем. Только мужчинам и женщинам. А дети погибли в огне, так что у них была уйма времени на крики.
– Ты был милосерднее к взрослым, чем к детям.
– Мне пришлось бы смотреть им прямо в глаза, и это оказалось непросто. А у огня нет чувств.
– Ты захватил кальян.
Хурран удивленно усмехнулся.
– Где же мои манеры… Кто бы мог подумать, что маг курит?
Я затянулся абрикосовым дымом. Как я и ожидал, он был отвратительно резким и лишенным кислинки, которой я так жаждал. Тем не менее я задержал его в легких, прежде чем выдохнуть.
– Так что ты думаешь о Зелтурии?
– Думаю, что Кярса отсюда не выкурить. Кроме того, война – последнее, чего хотелось бы человеку, только что вышедшему из темницы. Я постараюсь уговорить Эсме и Шакура успокоиться. Они бьют в барабаны с того момента, как услышали о зверском обезглавливании нашего отца.
– Ты не так сильно скучаешь по отцу?
– Я скучаю больше, чем они. Он никогда не навещал меня в темнице. Ни разу. А Кярс лишил меня последнего шанса сказать ему: «Прости, что разочаровал тебя».
Я сделал еще одну затяжку и вернул трубку Хуррану.
– Хочешь знать, что я думаю?
– О чем?
– О том, что ты сделал.
Он пожал плечами и скривился. Но я все равно собирался сказать, даже если ему это будет неприятно.
– Мансур сделал глупость, предоставив этой семье убежище в Мерве всего через несколько месяцев после того, как они попытались свергнуть кашанского шаха. Шах Бабур не слишком добр. Он отправил бы целую орду слонов и приказал сокрушить весь ваш город, лишь бы избавить мир от единственной семьи, обладающей достаточным влиянием, чтобы бросить ему вызов, и наказать тех, кто осмелился приютить его врагов. Убив их, ты спас множество жизней.
