Пашанг лежал обнаженным на шелковых простынях, подложив руки под голову, живот раздулся от выпитого этим утром. Мы были не самыми любящими супругами, но если он хотел меня – я не отказывала, хотя все меньше наслаждалась физической близостью. Он слишком много пил, слабел и утомлялся на мне быстрее, чем от скачки на лошади.
Я скучала по тому времени, когда несколько лун назад он, десять лет представлявший подругу своего детства обнаженной, наконец-то сумел воплотить фантазии. Он был ненасытным, счастливым и полным страсти, какой ко мне никто не испытывал. Но мы оба быстро утратили новизну впечатлений.
– Про забадаров Сирма болтают всякое. – Он почесал внутреннюю сторону волосатого бедра. – Я слышал, они насилуют трупы врагов и у них есть святой, известный тем, что возвел стену из черепов пленных крестейцев. Абан или вроде того.
Я с отвращением вздохнула.
– Болтают всякую чушь.
– И тем не менее забадарские племена десятки лет воюют с Крестесом. Они отправляли в могилу истории одного императора за другим. Они ни в чем не уступают йотридам или силгизам.
– Дело не только в одних забадарах. Там есть еще смертоносные всадники, янычары. И флот Рыжебородого, самый крупный в Юнаньском море.
– Мучительно думать, что вся эта армия может пойти на нас. Но что делать? Любезно попросить Мурада не нападать?
Я прислонилась к стене и наблюдала, как Пашанг почесывает в паху.
– Если Мурад ощутит напряженность в своей стране, он не нападет, – сказала я. – Говорят, Тагкалай, большой город на востоке Сирма, находится под властью мятежного янычара.
– То есть ты хочешь уговорить мятежников опрокинуть котел?
– Возможно, но это ведь нужно только нам? Они далеко, и мы мало что можем им предложить.
– И просить Крестес направить свои орудия на Костану ты тоже не можешь. Их император уже с надеждой плывет сюда. Мне греет душу – пусть я и оставил ее где-то в Бескрайней пустоши – такая любовь отца к дочери.
– Особенно после того, как отец меня отдал.
Пашанг, как всегда, грубо фыркнул.
– Из этого испытания, дорогая жена, тебе бы следовало усвоить, что не все в твоей власти.
– Разве так мы завоевали этот город? Признав свою слабость?
– Для принуждения существуют пределы. Сирмянский шах относится к нам как к вонючей крысе в соседском саду. Тебе придется с этим смириться и пользоваться тем немногим, что у нас есть, на случай, если он намерен напасть.
– Вот как? Придется? – Я не могла скрыть горечь в голосе. Пашанг как будто бросал мне вызов. – Может быть, схватить его рыжую дочь и пригрозить ей петлей, если он сделает хоть один шаг в Аланью?
Пашанг рассмеялся.
– Могло бы получиться, будь она рыжим сыном.
– Иосиас хочет вернуть свою дочь. Кто скажет, что Мураду его дочь менее дорога?
– Иосиас хочет вернуть своего единственного ребенка. И кроме того, ты страшно разозлишь мага, похитив его возлюбленную.
– Я и хочу его разозлить. Мы все становимся дураками, и в гневе, и от любви.
– Глупый мужчина – опасный мужчина.
Я опустилась на колени и подобралась поближе к Пашангу. Его дыхание все еще отдавало каким-то горчащим пойлом.
– Пашанг, нужно их запугать. Нельзя позволять им спокойно жить на земле, которую мы объявили своей. Мы по праву владеем Аланьей. Мы должны показать, что у нашей власти есть и темная сторона. – Теперь я была готова изложить ему мою идею. – Ты слушаешь?
Пашанг сел и обернулся ко мне, выражение лица было самым искренним, что я у него видела.
