Костя разделся и пошел принимать ванну. Чем дольше он лежал в холодной воде, тем тревожнее становилось у него на душе. Наконец он не выдержал и вышел, обвязавшись полотенцем. Ред храпел, как английский бульдог. В его комнате стоял тяжелый запах алкоголя. Костя вернулся в свою комнату, открыл форточку и убрал со стола носок Реда. И тут его словно огорошило. Взрыв! Был взрыв! Как я сразу не догадался, подумал он, включая телевизор модели 3DX, и на первом же канале услышал: выброс! Об этом взахлеб твердили все агентства новостей. Выброс! Ведь и в Чернобыле выброс происходил точно с таким же хлопком. Только там был выброс хабара, а здесь – чистой энергии. Никто не понимал, что это такое. Ученые пожимали плечами, а прохвосты всех мастей делали сенсационные заявления типа, что это конец света.
Показывали Лубянскую площадь – издали, с ракурса от Мясницкой. На другой стороне, где был выход из подземного перехода, пылало марево, как в домне. Зданий за ним видно не было. Они были закрыты оранжевым свечением. Над ним колыхалось черное, сажевое облако. Там что-то горело – тихо, без пламени, не по-земному разбрасывая оранжевые сполохи равномерно во все стороны, словно вставало маленькое-маленькое солнце – оранжевый диск с острыми, как бритва, лучами. Костя успел только заметить оплавленный фасад знакомого магазина, где совсем недавно покупал себе часы. А еще что-то в этой площади было не то, и вдруг он сообразил – полное отсутствие потока машин. Ни одной машины! Ни у тротуаров, ни у стоянки перед станцией метро, ни у знания ФСБ. Была в этом какая-то железная закономерность, которую Костя понять не мог. Из щелей канализационного люка столбом валил густой дым. Потом тяжелая чугунная крышка взлетела, словно пинг-понговый шарик, а из люка ударило оранжевое пламя с протуберанцами, которые взлетели выше крыш. На тротуаре и на дороге чернели комочки людей. Они был неподвижны. Никто из них не пробовал отползти в сторону. Голос за кадром сообщил, что погибло почти три сотни человек и что те, кто ранен, лишились памяти. Картинка повторилась, и Костя выключил звук.
Утро было окончательно испорчено. Костя хотел разбудить Бараско, но добился от него только нечленораздельного мата. Надо было что-то предпринимать. Куда-то идти и что-то делать. И вообще, не сидеть на месте, тем более не спать и не храпеть. По телевизору показывали город сверху. Бульварное кольцо было пустынным, как Луна. Под мостами прятались бесполезные танки. Над Кремлем тяжелые дождевые тучи собирались в кольцо.
Костя оделся и снова зашел в комнату к Бараско. Ред спал мертвецким сном, верхняя губа у него шевелилась в такт храпу. На полу валялись пустая бутылка и черный носок. В Чернобыле Ред не пил, в Чернобыле Ред берег печень. Видать, спокойная жизнь в Крыму расслабила тебя, друг, умилился Костя.
– Эй!.. – Костя пихнул Реда ногой.
– Бла-бла-бла… – пробормотал Ред, не открывая глаз.
– Я ухожу, – сказал Костя. – Эта работа не для меня. Извини… брат…
– Бла-бла-бла… – снова пробормотал Ред.
Было похоже, что он просто куда-то Костю посылает. Костя задумчиво постоял над ним. Я хоть и одиночка, подумал он, но не дурак, и решительно направился к выходу. Сейчас заеду за Лерой, и мы свалим к родителям в Кемерово, подальше отсюда, орешков поедим, думал он. Пойду работать в шахту. Буду жить, как все люди, от смены к смене, от зарплаты к зарплате. Буду получать свои кровные за физический труд, а не за болтологию на телевидении. А главное, в тайге не будет никаких чертовых Зон. Пропади они пропадом. Так рассуждал он, преисполненный чувства самосохранения.
