Он перебил ее, с жаром воскликнув:
– Элиза, я сделал все, что мог! Поверь мне, прошу тебя!
– Как? – Голос ее постепенно повышался. Казалось, она теряла самообладание. – Как я могу тебе поверить? Я ведь лично видела, как ты выводишь людей из тюрьмы! Ты ведь вывел из нее меня! И тебе за это ничего не сделали!
– Ситуация была иной…
– Ну, разумеется.
В голосе ее зазвучала желчь. Вивьен вздохнул. Ему с трудом удавалось не реагировать остро на ее обличительные выкрики, он сохранял терпеливость и призывал себя сносить любые упреки, лишь бы появился шанс донести до нее свою позицию.
– Послушай, сейчас все действительно обстоит иначе. Наше отделение подверглось суровой проверке, и демонстрировать любую вольность стало слишком опасно, она пресекается на корню.
– То есть, ты просто решил не рисковать и проявил покорность? – страдальчески усмехнулась Элиза, не дав ему договорить.
– Нет! Я делал все, что было в моих силах. Но я не знал, что сейчас дела обстоят так скверно, – покачал головой Вивьен. – Я нашел Рени в камере и попытался ее оттуда вывести, но меня обнаружил Лоран и не позволил этого сделать. Будь ситуация другой, он бы действительно не обратил на пропажу Рени такого пристального внимания, но сейчас время напряженное, и Лоран следит за всеми, как коршун, лишь бы мы не натворили бед. Поняв, что я собираюсь сделать, он пришел в бешенство. Назначил меня палачом и запер в келье, откуда я никак не мог связаться с тобой или что-либо изменить.
Элиза жалобно всхлипнула. История Вивьена казалась ей правдивой, однако одна деталь продолжала мучить ее: никогда прежде на казнях она не видела, чтобы приговоренного сжигал инквизитор – это всегда были палачи.
– Но почему… – она перевела дух, стараясь подавить слезы, – почему они заставили тебя?
Вивьен стыдливо опустил глаза, понимая, как прозвучат его слова. Он и рад был бы придумать какую угодно ложь, но ему не приходило на ум ни одного варианта. К тому же он откуда-то знал, что ложь Элиза почует.
– Епископ счел это единственным возможным способом для меня, – он виновато пожевал губу, – доказать свою верность делу инквизиции.
Глаза Элизы округлились от возмущения и ужаса. Вивьен поморщился: вслух эти слова звучали еще хуже, чем у него в голове. Он мог лишь представить, каким ударом они стали для Элизы.
– Что?! Доказать верность делу? И ты согласился на это?! – воскликнула она.
– Элиза, говорю же, у меня не было выбора! – Он подался вперед, на этот раз не остановившись, когда она отшатнулась. Теперь их разделяла всего пара шагов. – Против Рени были слишком серьезные обвинения в колдовстве: двое палачей из допросной комнаты слегли с какой-то хворью, и де Борд обвинил в этом Рени!
Теперь Элиза не выдержала и задохнулась собственным рыданием. Только тогда Вивьен осознал, что сказал – он говорил о допросе, как о чем-то обыденном, совершенно не подумав о том, как для Элизы будут звучать слова о палачах, пытавших ее сестру.
– Элиза, я… – Он поджал губы, понимая, какую ошибку совершил. – Элиза, мне так жаль…
Он снова сделал к ней шаг, но она решительно шагнула прочь.
– Не приближайся! – воскликнула она. Слезы ручьем заструились по ее щекам. – От тебя же до сих пор пахнет ее костром! Ты так спокойно рассказываешь мне о том, что два живодера, пытавших мою сестру, слегли, и это должно оправдать в моих глазах тот страшный приговор, который вы ей вынесли?! Рени была невиннее любого другого человека в этом мире! Что за людьми нужно быть, чтобы поступить так –
