– Парадиз!… Ай да парадиз!… – нахваливал он. Еремея теперь уже совсем поправилась и почти каждый день в сопровождении специально представленного к ней солдата объезжала строящийся город в поисках того самого балаганчика дедушки Фомы.
8
А меж тем пролетело уже десять лет, с тех пор как пропал Никодим. Все уже даже и не чаяли увидеть его живым, все кроме Еремеи, для неё он оставался живым, и она днём и ночью ждала своего графа, ни смотря, ни на что. И правильно делала, ведь не бывало такого, чтобы люди подобные графу пропадали просто так. А вот какая вещь случилась с Никодимом в том бою.
Кинувшись с криками – Ура! – на стену вражеской крепости он всё-таки взобрался на самую вершину и перемахнул через неё. А там, словно провалившись в бездну, рухнул к ногам неприятеля. Удар плашмя, вражеским ятаганом, оглоушил его. Так граф был пленён и, разумеется, по другую сторону стены его не нашли. Проведя в застенках трудные полные невзгод годы Никодим не пал духом. Он ни на минуту не переставал думать о своей Родине и семье. Мысль о побеге не покидала его.
Но вот пришло то время, когда государь замирился с южными соседями, и переключился на северных врагов. А это в свою очередь сказалось на отношении к пленному графу. К нему начали, мягче относиться, меньше обращать внимания, сделали кое-какие послабления, да и вообще стали как-то вяло охранять. Чем Никодим не преминул воспользоваться и в одну из тёмных ночей, прихватив оружие, попросту сбежал. И вот теперь, не потеряв, ни своей военной смекалки, ни сноровки, хоть и с большими трудностями, однако великим усердием держал свой путь домой.
Когда возникала нужда в еде, он либо охотился, либо за хлеб помогал крестьянам, а воду в реках брал, что по дороге попадались. Долго шёл Никодим путями окольными, дорогами дальними, домой возвращаясь. Но только как бы ни был долог путь, добрался-таки он до родного Преображенского. Смотрит, а всё изменилось, кто раньше был, уж и нет никого. Кто с государем новый город строить уехал, а кто и на полях сражений остался. Из тех, кто знал его, комендант крепости да старый староста только одни и остались. Пришёл граф к старосте, а тот как увидел его, оторопел.
– Чур, меня! Чур! – кричит. Никодим видит такое дело и говорит.
– Да ты не чуркай на меня, аль не признал, старый вояка?… – староста присмотрелся, да потихоньку в себя приходить начал.
– Уж не ты ли граф?… Быть такого не может!… Не уж то живой? – удивился он.
– А то, как же,… ты бы лучше, чем на меня дивиться рассказал, что да как тут у вас. И где моя Еремея с девочками? – успокоив его, спросил Никодим. Тут старик староста расчувствовался, расплакался, да и рассказал ему, как дело было. И то, как злыдни братья Шаклицины похитили его семью и, то, как князь-кесарь Ромодановский нашёл Еремею и то, что она теперь под охраной государя и за ним неотступно следует.
– Поезжай на Неву, ныне все там, и царь и Еремея… – закончил староста свой рассказ.
– Ну что же – поеду,… только вот собраться бы надо, а то не годится мне в таком виде ехать… – посетовал Никодим и остался приводить себя в порядок. Помылся, побрился, новую форму одел, староста постарался, выдал ему.
– Не по уставу перед государем в рванье появляться… – говорит. И то, правда, из старых-то вещей у графа уж ничего и не осталось, а в басурманском тряпье, в коем он из плена бежал, государеву воину ходить не пристало. Никодим, хоть и потрепал его османский плен, солдатом быть не перестал. Недолго думая, взял на дорогу немного провизии и отправился в Санкт-Питер-Бурх.
