– Что-нибудь придумаю.
Пенелопа приподняла бровь.
– Неужели ты знаешь охранное агентство, способное без высочайшего разрешения предоставить тебе секьюрити? Да еще и неподкупного?
– Нет, – признался я, почесывая подбородок. Мне никогда не приходилось иметь дело с чем-то подобным. У меня внезапно появилась куча серьезных проблем, с которыми прежде не доводилось сталкиваться. Но, наверное, так оно и случается, если вдруг нужно научиться нести ответственность.
– Хотя, возможно, я знаю того, кто мог бы помочь, – переиграл я.
– Кто же он? – пробурчала Елена.
Я колебался.
– Кузен Алекс. Он рассказывал мне о каком-то крутом телохранителе. Алекс учится в университете и…
– Хватит, Прескот, – перебил меня папа, привычно поправляя очки. – Сейчас ты ничего не сделаешь. У вас все готово? Рейс в Ванкувер – через два часа. Плотный график трещит по швам. Парламент собирается через несколько дней – и вы нужны мне. – Он укоризненно посмотрел на меня.
– Я упаковала необходимые вещи еще три дня назад, – сказала Пенелопа.
– А я сегодня собралась, – добавила Елена, что-то печатая в телефоне.
Отец не отводил от меня взгляда.
– Я… я уже иду собираться, – пробормотал я и провел рукой по волосам.
– У тебя один час, Прескот! – крикнул мне вслед папа.
Я махнул рукой в знак того, что услышал его. Возможно, мне удастся подкупить горничную, чтобы она собрала мои чемоданы, пока я прилягу.
Дворец королевской семьи с незапамятных времен являлся собственностью Блумсбери. Здание, построенное из светлого песчаника, было мне настолько знакомо, что я давно запомнил местонахождение любой из вмятин. Некоторые были оставлены мною, когда я, будучи трехлетним ребенком, катался на велосипеде и порой врезался в стену. Я мог сказать, в каких трещинах запрятан косячок. И мне было известно, что люстра на втором этаже – дешевая копия, а оригинал… ну, злополучным образом разбился, что нужно было поскорее скрыть.
Тем не менее во дворце никогда не царила домашняя атмосфера, как, впрочем, и в семейном владении в Ванкувере. Но я слишком долго жил в интернате в Великобритании и, возможно, мог преувеличивать. Те годы до сих пор преследуют меня как кошмар, который всегда начинался заново, когда я возвращался в Англию из Новой Шотландии или Ванкувера по окончании летних каникул.
После двенадцати лет ада в интернате я недолго лелеял надежду начать новую жизнь – ту, которая нравилась мне. Жизнь, в которой я любил себя, участвовал в клубных мероприятиях в университете Ванкувера и жил в общежитии. Однако блаженствовать мне довелось всего лишь полгода. Потом умер дедушка – и с тех пор существование свелось к обязанностям и принуждениям, которые следовали за мной, как тени медленно обвивающие и сдавливающие мою шею.
Я глубоко вздохнул, освобождаясь от чувства опустошенности: оно нахлынуло в связи с тем, что я до сих пор не нашел места в этом мире.
Мои апартаменты находились на третьем этаже. Несмотря на это, я всегда избегал древнего, почти уже античного скрипучего лифта и предпочитал лестницу. С тех пор как я в шестилетнем возрасте застрял в кабине… и после происшествия в интернате… в общем, я боялся до одури тесных пространств.
У лестничной балюстрады меня «встретили» портреты, на которых были изображены десять поколений моей семьи. Предки смотрели на меня одинаковыми взглядами. Прежде всего, прапрадедушка Фридолин: он выглядел так, будто сильно разочаровался во мне.
